Форум » Париж. Жилища » "Первые заботы", вечер 25 - утро 26 мая » Ответить
"Первые заботы", вечер 25 - утро 26 мая
Бернар де Вильнев: В Париж Бернар и Матильда въехали около четырех. На заставе у Елисейских полей, так же, как и в Нантере, комиссарский мандат Рено сослужил де Вильневу добрую службу. Бумага с регалиями Комитета Общественной Безопасности, завизированная Конвентом, заставила офицера национальной гвардии немедленно прекратить вопросы «кто?», «откуда?» и «по какому делу в Париж?». А документы мадемуазель де Людр республиканец и вовсе просмотрел мельком, ограничившись рассказом Бернара, что Матильда Тиссо – сестра депутата Конвента гражданина Тиссо, пламенного революционера и его большого друга, и он сопровождает её к брату по его просьбе. Меньше чем через четверть часа все формальности на заставе были завершены, и вандейцы въехали в «колыбель революции». В дальнейшие планы барона входила немедленная проверка контактов, полученных от агента в Нантере. Но жизнь всегда вносит коррективы в наши планы. Его спутница выглядела настолько измученной дорогой, что Дюверже начали мучить нешуточные угрызения совести. – Вам нужно отоспаться, Матильда, - заключил он виновато. – А еще лучше пообедать, а потом отоспаться. Мы с шести утра в седле. Я сам порядком вымотан, но я все же мужчина, а вы… хм… В ответ должна была прозвучать очередная колкость. Но вопреки ожиданиям де Вильнева, не прозвучала. – Поэтому покорение Парижа мы начнем с того, что снимем номер в гостинице и приведем себя в порядок, - непривычно мягко закончил свои «распоряжения» Бернар. - Надеюсь, вы не станете возражать?
Матильда де Людр: Кавалеры, танцы… Как давно это было. В прошлой жизни, если можно вообще заявлять, что у девушки девятнадцати лет от роду была какая-то «прошлая жизнь». Что поделаешь, революция перечеркнула привычный уклад жизни не только ей, вся страна разделяет теперь жизнь на «до» и «после». Искусанные от боли губы Матильды невольно тронула грустная улыбка. – Спасибо, доктор. Когда-то я любила кадриль. Раз вы обещаете, что я еще станцую, мне нечего бояться. Появление в комнате воды и полотенец свидетельствовало о том, что ее мучения далеки от завершения, и за возможность танцевать в будущем сейчас предстоит расплачиваться весьма болезненной процедурой новой перевязки. Де Людр не отказалась бы от возможности вновь держать Бернара за руку, как недавно возле гильотины. Это прикосновение успокаивало и поддерживало в баронессе мужество. Но де Вильнев взялся расспрашивать врача о его брате, не обращая внимания на красноречиво-умоляющий взгляд девушки, а вслух просить об одолжениях Матильда не умела и не любила.
Эдуар Бонневиль: - Не волнуйтесь, мадемуазель, кадрилей в вашей жизни еще будет немало... Растерев ингридиенты для мази, Бонневиль откупорил флакон, отчего по комнате немедленно распространился едкий запах, и добавил несколько капель в ступку, продолжая размешивать получившуюся вязкую субстанцию. Не произойди нынче ночью встреча с маркизом де Садом, Эдуар был бы очень озадачен вопросом незнакомца. Революция уже заглянула за ширму его более чем безынтересного существования, теперь, похоже, настало время контрреволюции - а чему еще могли служить эти двое, не пожелавшие обратиться за помощью к первому же врачу, утомленные дорогой и не способные скрыть признаков, безошибочно относивших их ко второму сословию? Выправка у молодого человека была военной, как у Шарля, о котором он вдруг заговорил. Быть может, повезет и они и вправду окажутся роялистами... - Есть. Вернее, был, - Бонневиль отложил в сторону пестик и вновь оказался подле девушки. - Он умер несколько лет назад... А почему вы интересуетесь, месье? Я ведь могу называть вас месье - или вы предпочитаете быть "гражданином"? Смочив кусок ткани в воде, доктор еще раз обмыл рану на ноге Матильды и взял в руки плошку с мазью. - Будьте любезны, месье, подержите вашу спутницу за руку... Будет немного щипать, даже жечь, поэтому было бы лучше, если бы мадемуазель лежала спокойно...
Бернар де Вильнев: – Несколько лет назад? – повторил Бернар немного растерянно. Нет, то, что люди умирают, не было для него новостью. Тем более, военные, вроде Шарля Бонневиля. Тем более аристократы. Тем более по нынешним временам. Скорее, де Вильнева смутил срок. Последний раз они с Шарлем виделись летом девяносто первого года, и, выходит, умер он вскоре после этого. «Умер» – такое обтекаемое слово, особенно когда речь идет о мужчине, которому нет еще сорока. Погиб, или… Про возможные «или» спрашивать почему-то не хотелось. – Мои соболезнования, доктор. Пусть и запоздавшие на несколько лет. Дюверже послушно исполнил просьбу врача, и, шагнув к мадемуазель де Людр, осторожно подхватил ее руку. Пальцы у девушки оказались горячими, влажными, и ощутимо вздрагивали, хоть со стороны баронесса держалась молодцом во время перевязки. – Все будет хорошо, Матильда, - пообещал он тихо, стараясь искупить банальность слов искренней теплотой в голосе. И, уже громче, пояснил Бонневилю: - Надеялся встретить сослуживца. Глупо, верю. Смерть всегда глупа и безжалостна. Я предпочел бы услышать, что ваш брат уехал за границу. Или присягнул республике. Бернар поморщился от звука собственного голоса и с внезапной мрачной искренностью добавил: - Впрочем нет, неправда, последнее я бы не хотел услышать о Шарле.
Эдуар Бонневиль: Слова визитера обрадовали Эдуара, настолько, что он даже запрятал подальше свои сомнения, действительно ли перед ним сторонник королевской власти или же это посланец республики, на которого возложили миссию выяснить степень лояльности одного из граждан новым порядкам. - Шарль погиб на дуэли с кем-то из офицеров. Глупая смерть... тем более что она всегда бежала от моего неугомонного братца... Мазь, приготовленная Бонневилем, причиняла не самые приятные ощущения, что было заметно по заслезившимся глазам девушки, с силой вцепившейся в руку барона. Доктор старался действовать как можно быстрее, чтобы поскорее избавить пациентку от этой малоприятной процедуры. - Вы просто молодец, мадемуазель... - пытался он поддержать ее, втирая зеленоватую кашицу в края раны, - держитесь так стойко... Простите, месье, а с кем я имею честь говорить? Быть может, ваше имя окажется знакомым, Шарль иногда любил живописать прелести службы...
Бернар де Вильнев: Подумать только, на дуэли. Сейчас такая причина смерти казалась барону вызывающе-непривычной, а ведь совсем недавно для аристократа дуэль была обыденным делом. Сам де Вильнев выходил к барьеру два раза, но после всего, что случилось с ним за последнее время, особенно после года скитаний на нелегальном положении по родной Бретани и Вандее, собственные воспоминания местами казались чужими. Неправдоподобными, надуманными, как отрывки из дешевых пьес. – Господи, такого я не ожидал… Простите, доктор. Комментарии о гибели Бонневиля-старшего в данной ситуации были абсолютно неуместны. Каждому отмерен на небесах свой итог. – Я был бы рад, если бы мое имя и правда оказалось вам знакомым. Бернар Дюверже. Барон де Вильнев. Теперь уже без «де» и без «барон». Матильда не сдержавшись, застонала. На лбу девушки проступили блестящие бисеринки пота, и мужчина стиснул зубы в приступе бессильной жалости. А ведь как только доктор закончит перевязку, им предстоит еще одна поездка. И снова в неизвестность. – И я очень благодарен вам за то, что вы делаете для мадемуазель, сударь. Безотносительно к клятве Гиппократа и прочим врачебным оправданиям на случай благодарности.
Матильда де Людр: Мадемуазель де Людр и правда балансировала на грани дурноты. Ее старая нянька, бывало, говаривала, что бог создал женщин только с виду хрупкими и беззащитными. Однажды каждой дочери Евы предстоит дать начало новой жизни, и каждая жизнь приходит в этот мир с болью, терпеть которую суждено женщинам. Мысли о собственной выносливости - слабое утешение, когда твою ногу от ступни до колена терзают раскаленные клещи боли, дыхание сбивается и в глазах мутится от резкого запаха лекарств. Доктор говорил что-то об ее стойкости, а девушка, как ей казалось, изо всех сил вцепилась в руку де Вильнева, как в спасительный мостик между реальностью и беспамятством. Но силы ее постепенно таяли, а пальцы слабели. И в какой-то момент, когда Бонневиль взялся обрабатывать особенно глубокий участок раны, ладонь Матильды безвольно разжалась и де Людр тихо лишилась чувств.
Бернар де Вильнев: Почувствовав, что рука девушки, обмякнув, выскальзывает из его пальцев, Дюверже беспокойно вскинулся: - Доктор? Это бы не первый женский обморок, увиденный Бернаром за его жизнь. Утянутые в корсеты девицы, бывало, лишались чувств от нехватки воздуха при малейшем волнении, а волнений среди дам королевская кавалерия вызывала немало. Но на этот раз причина обморока мадемуазель де Людр была куда менее романтична, и куда более тревожна. – Вам нужна какая-то помощь? Если я что-то могу сделать для мадемуазель… Де Вильневу, уже не в первый раз с момента начала из совместного с вандейской мадонной путешествия хотелось как следует выругаться или грохнуть об стену что-нибудь хрупкое. – После того, как вы закончите, и она очнется… Я смогу ее увезти? Это не будет слишком опасно для нее в ее состоянии? Как будто этот вопрос что-то решал и у барона был выбор.
Эдуар Бонневиль: - О Господи... Эдуар должен был кинуться за уксусом, но прежде следовало завершить перевязку. Присутствие в комнате сослуживца покойного брата оказалось весьма кстати. - Барон, в шкафу есть уксус... откройте вторую дверцу справа... да-да, вот эту... Видите бутылку с... нет, с другой стороны? Да. Берите ее. Инструктируя Вильнева, доктор не прекращал обрабатывать рану. Нанеся последний мазок, он наспех вытер руки об одно из полотенец и принялся за бинты, аккуратно накладывая их на ногу девушки. Обычно мазь, хоть и заживляющая раны в крайне быстрые сроки, заставляла пациентов морщиться от боли, но сиознания до сих пор никто из них не терял. По всей видимости, причиной обморока юной аристократки явилась лихорадка, ослабившая ее организм. Барон умело смазал виски больной уксусом и поднес бутылочку к самому ее носу, после чего веки с длинными ресницами слабо затрепетали - Матильда пришла в себя. - Ну вот и хорошо, - облегченно вздохнул Эдуар. - Через несколько дней вы и думать забудете о ране. Однако вам придется задержаться у меня. Слова Бонневиля заставили брови молодого человека сдвинуться в раздумьи, но врач не намеревался отступаться. - Мадемуазель очень слаба, передвигаться в таком состоянии ей категорически нельзя.
Бернар де Вильнев: – Вы уверены, доктор? Непривычно было осознавать, что его беспокойство о мадемуазель де Людр вызвало ответное великодушие. От великодушия, де Вильнев, признаться отвык, тем более в Париже его не особо ожидал, в глубине души считая этот город гнойником, породившим республиканскую опухоль, столь мучительно распространяющуюся по стране. Видимо поэтому категоричные обещания вандейского штаба после взятия Парижа стереть его с лица земли, не смотря на всю свою жестокость, не вызывали у барона естественного для здравомыслящего человека отвращения. Но штурма Парижа роялистами в ближайшие дни не предвидится, а вот доктор… Вряд ли он оставляет у себя в доме каждого тяжелого пациента. Вопрос – как это стоит понимать? Как предложение помощи, или как возможную ловушку? Необходимость подозревать в общем-то приятного тебе человека в дурных намерениях диктовала осторожность, но удовольствия от собственных мыслей Дюверже не испытывал. – Не стану скрывать, вы меня очень обяжете. И мы не злоупотребим вашим великодушием, обещаю. Сегодня же до наступления вечера я отыщу для мадемуазель надежный и спокойный приют. Но, наверное мне стоит предупредить вас, доктор. Матильде есть о чем молчать, а в ее положении она в случае чего не сможет постоять ни за себя, … ни за вас.
Матильда де Людр: Манипуляции де Вильнева и пронзительный запах уксуса, обжегший ноздри, заставили темноту беспамятства отступить, и девушка тихо застонала. Как обычно бывает после обморока, она оставалась во власти дурноты и головокружения, но предложение врача и последовавшее за этим неуверенное, но все же согласие Дюверже оставить ее под присмотром доктора вынудили Матильду слабо запротестовать: - Даже не надейтесь, Бернар. Я тут не останусь! – прошептала она, силясь подняться. – Я не за этим приехала… Ну почему мужчины всегда и все решают за женщин! Помимо обычного возмущения, что мадемуазель часто испытывала в подобных ситуациях, к делу примешивался банальный страх перед собственной беспомощностью. Де Вильневу она доверяла, доктору Бонневилю – нет. Конечно, он может быть хорошим человеком… Даже наверняка он хороший человек… Но если что-то случится, он не станет рисковать из-за случайной пациентки.
Эдуар Бонневиль: - Ну уж нет, барон. Даже если вы сумеете снять бывшие королевские апартаменты в Тюильри, мадемуазель Матильду я не отпущу. Поднявшись с колен, доктор принялся смывать с рук остатки мази в уже едва теплившейся воде. - Полежите, сударыня, отдохните. В противном случае, пойдут осложнения, рана может снова воспалиться, а там и до гангрены недалеко. Эдуар безбожно врал: никаких осложнений не должно было быть, учитывая эффективность лекарства, опробованного не на одном пациенте, но несчастная девушка была так слаба, что с его стороны было бы преступлением потакать ее неуместным порывам и позволить Вильневу тащить ее в неизвестность в таком состоянии. - Здесь вам обоим ничего не грозит. Перед глазами Бонневиля возникло лицо маркиза де Сада, знакомого с рядом примечательных сведений из биографии обитателя квартиры на Рю Паради. Но в конце концов, успокаивал себя последний, нет ничего контрреволюционного в том, чтобы оказать медицинскую помощь молодой даме... Да пошли они все к дьяволу, окончательно отмахнулся от своих сомнений нормандец, что же ему теперь, не делать свою работу вовсе, гнать взашей людей, с трудом передвигающихся без посторонней помощи?.. - Двух-трех дней будет вполне достаточно, чтобы поставить вашу спутницу на ноги... Ну вот и все, мадемуазель Матильда, все самое страшное позади, - поднося юной пациентке воды, Эдуар непроизвольно заговорил с ней, как с ребенком. По сути своей, что она, что покойница Луиза и были детьми, им бы жить беззаботно, да только судьба крайне редко интересуется нашим мнением...
Бернар де Вильнев: – Не упрямьтесь, Матильда, человек полагает, а Бог располагает, - мягко заметил де Вильнев, очень надеясь на то, что слабость после врачебных манипуляций с раной обуздает упертый норов вандейской мадонны. В конце концов, это убежище ничем не хуже любого иного. С салоном Флёр-Сите еще ничего не решено, и неизвестно, каков будет ответ его владелицы. А гостиницы по нынешним временам так и кишат выискивающими неблагонадежных лиц соглядатаями. – Чем скорее вы встанете на ноги, тем раньше сможете непосредственно заняться тем, зачем приехали в Париж. Клянусь, месье Бонневиль, в том, о чем мы говорим, нет ничего предосудительного. Великодушие толкало на откровенность, всего Бернар рассказывать не собирался, это опасно, в первую очередь для самого Бонневиля, но в общих чертах… - Мадемуазель дала обещание одному нашему… ммм… другу, что займется в столице поисками его дочери. Девушка считалась погибшей, но недавно ее отец получил сведения о том, что она жива. К сожалению, стечение обстоятельств не позволяет ему приехать в Париж лично. В последние годы все так перепуталось. Черное, белое, жизни, судьбы… Почему вы не уехали, доктор? Вопрос вырвался сам собой, и Дюверже хотел было спешно уточнить, что на самом деле он не ждет ответа. Но не стал.
Матильда де Людр: Де Людр послушно глотала воду, что ей подал доктор. Да, они оба правы, но провести два дня в постели в доме незнакомого мужчины… Не слишком ли большая роскошь? Тон Эдуара Боневиля чем-то неуловимо напоминал о детстве, именно так к Матильде обращался врач в имении, если ей выпадало простудиться и свалиться с ног с охрипшим горлом и красным носом. И от его голоса девушка постепенно успокаивалась. « Все будет хорошо…И ей ничего не грозит…» Упрямство мадемуазель постепенно засыпало, убаюканное совместными усилиями двух мужчин, но пока еще не задремало окончательно. – Да, я обещала, - вздохнула баронесса. – Девушке угрожает опасность. Особенно если станет известно, кто сейчас ее отец… Если бы не это нападение на дороге… Матильда горестно засопела, признавая свое поражение. – Дайте мне слово, что не оставите меня надолго, Бернар. За два дня в постели я с ума сойду без новостей и от беспокойства за вас.
Эдуар Бонневиль: Эдуар развел влажными руками и покачал головой, желая тем самым показать, что не станет задавать молодым людям слишком много вопросов. Но вполне закономерный интерес барона заставил его самого призадуматься. - Как вам сказать, месье де Вильнев... Вначале никто не думал, что дело обернется именно так, все верили в перемены к лучшему... А потом было уже поздно. Да и некуда мне было ехать... Говорили, что в рядах вандейцев много священнослужителей, которым сутана нисколько не мешала бороться с богохульниками и осквернителями всего святого, каковыми являлись республиканцы. А еще среди них есть женщины, даже такие юные и хрупкие, как эта мадемуазель Матильда. Да и сам Вильнев был моложе его, а в глазах читалась тоска человека, перевидавшего слишком многое... На мгновение Бонневиль устыдился своей размеренной жизни, и страхи, что терзали его прошлой ночью, теперь казались детскими игрушками по сравнению с тем, что довелось наяву пережить его гостям. - Не знаю, барон, не знаю, что ответить. Я всегда старался держаться подальше от политики, надеясь, что это будет гарантией спокойного существования. Но теперь уже ни в чем не могу быть уверен. К тому же в Париже его держали Люсиль и их ребенок... Окинув взглядом Матильду, Эдуар еще мгновение о чем-то размышлял, после чего аккуратно подхватил ее под колени и руки. - Возьмитесь за меня, мадемуазель... Здесь вам будет не слишком удобно лежать, лучше будет расположиться в спальне... А девушке, о которой вы говорите, вы вряд ли сумеете помочь, если не встанете на ноги...
Бернар де Вильнев: – Не думайте, что я вас упрекаю, доктор, - пробормотал де Вильнев. Ответ Бонневиля был совершенно естественным и предсказуемым. Так на его месте ответил бы любой здравомыслящий человек. Далеко не для всех война - ремесло, и далеко не всем нечего терять в противостоянии, охватившем Францию. - Скорее беспокоюсь о том, чтобы не разрушить, - вольно или невольно, - ваше спокойное существование. Это была бы не самая лучшая услуга брату моего друга. Эдуар понес мадемуазель де Людр в спальню, и Бернар не решился за ним последовать, уважая приватность чужого жилища. В отсутствие доктора у него появилась краткая возможность осмотреть импровизированную приемную Бонневиля. Обычная гостиная, никакой роскоши. И даже некое подобие уюта наводит на мысль, что это дело рук приходящей прислуги (например, той дамы, что впустила их в дом), а не жены. Похоже, у хозяина квартиры семьи нет. Вандеец прошелся по комнате, в нерешительной задумчивости остановился у окна, приласкав по ходу ладонью согретое утренними лучами солнца дерево оконной рамы. Сегодня теплый день. Теплый и солнечный. Настоящая французская весна. В такие дни особенно хочется жить… Нужно было уходить. Но не хотелось. Но и нарушать без нужды размеренное течение жизни другого человека не хотелось тоже.
Эдуар Бонневиль: Уложив Матильду в постель, Бонневиль вернулся в гостиную. - Обождите немного, барон. Я сейчас вернусь. Достав из шкафа пузырек со снотворными каплями, он развел их в воде и вновь удалился в спальню. По глазам девушки было видно, что она не до конца доверяет ему, но от приготовленного питья отказываться все же не стала. - Вот и славно, мадемуазель, - забрав стакан из рук больной, Эдуар присел на стул подле кровати и посмотрел на часы, хранившиеся в кармане жилета. Пяти минут должно было хватить, чтобы отправить маленькую бунтарку в царство Морфея, из которого она, если все сложится удачно, вернется более окрепшей и здоровой. Измученная раной, лихорадкой и тяжелым переездом, Матильда не стала задавать вопросов, а врач решил не тревожить ее ненужными речами, дабы не сбивать прихода спасительно сна. Он не ошибся - через положенный срок дыхание девушки выровнилось. Эдуар тихонько покинул комнату, оставив дверь неприкрытой - на случай, если проснувшейся Матильде что-нибудь понадобится. - Похоже, ваша юная спутница проспит до вечера сном младенца... Только сейчас Бонневиль понял, что до сих пор ничего не предложил своему гостю и немедленно кинулся рассыпаться в извинениях. - Простите, барон, выдалась бессонная ночь, так что все законы гостеприимства и правила хорошего тона оказались позабыты... Планам предаться пьянству в одиночку не суждено было сбыться, но не было ничего зазорного в том, чтобы выпить вместе с внезапно объявившимся другом брата, в котором Бонневиль инстинктивно почувствовал порядочного человека. Разливая коньяк по стаканам, он вернулся к начатому четверть часа назад разговору. - Если я верно могу судить о происходящем, революция рано или поздно доберется до любого, будь вы роялистом или даже республиканцем. Поэтому не думайте ни о чем, барон, никаких беспокойств вы мне не причиняете. Нисколько. Осененный внезапной мыслью, Бонневиль, снова извинившись, покинул комнату и достаточно быстро вернулся в компанию Вильнева. - Вы, уверен, проголодались. Мадам Лавинь приготовит для нас обед. Надеюсь, вы не откажетесь от моего приглашения, барон?
Бернар де Вильнев: Бернар благодарно кивнул, лишний раз убеждаясь в том, что люди тем более человечны, чем более они далеки от политики и от активного участия в «судьбе родины». – Не окажусь. Спешить мне некуда, а запах вашего коньяка, доктор, кого угодно лишит силы воли, - улыбаясь, капитулировал он, вынудив опасения и соображения осторожности отступить перед искренним дружелюбием хозяина. - Если, конечно, вашу мадам Лавинь не затруднят дополнительные хлопоты и появление за столом лишнего рта. Погрев в пальцах бокал, де Вильнев осторожно пригубил ароматную жидкость, проглотив вместе с коньяком ностальгический вздох по прошлому, с которым у Дюверже стойко ассоциировался этот благородный напиток. – Мне трудно верно судить о происходящем, я предвзят, - заметил он осторожно, - у меня никогда не хватало мужества сидеть и безропотно ждать, пока до меня доберется революция. Но Париж, - я редко тут бываю, поэтому перемены резко бросаются в глаза, - сильно опустился по сравнению с восемьдесят девятым годом. И всеобщая эйфория, как мне кажется, сменилась немного иными, более приземленными чувствами. Но… вы говорили о бессонной ночи. Вы уверены, что мое присутствие вам не в тягость?
Эдуар Бонневиль: - Нисколько, - махнул рукой Бонневиль. - Ночные визиты при моем ремесле дело привычное. А мадам Лавинь видит меня не настолько часто, чтобы негодовать по поводу лишнего прибора... А еще, она не из болтливых, - поспешил заверить гостя доктор. - Сын мадм Лавинь работал помощником повара в Тюильри, когда там еще жил покойный король с семьей. Так вот он рассказал столько историй, что даже будь его почтенная матушка ярой республиканкой, она бы трехцветные кокарды и видеть больше не смогла бы... Наконец-то он мог спокойно присесть и перевести дух. С улицы через приоткрытое окно доносились звуки просыпавшегося города: по Рю Паради уже сновали неутомимые разносчики, зазывавшие жителей к своим лоткам, мамаша Беа громко ругалась на своего непутевого муженька, с самого утра, вместо того чтобы открывать мастерскую, приложившегося к бутылке, скрип старой телеги перемежался с лязганьем замков и стуком дверей. Если не выглядывать наружу, можно было бы подумать, что все идет своим чередом, по заведенному испокон веков порядку, словно и не было никакой революции, а люди, постепенно покидавшие свои жилища, никогда не толпились вокруг какого-нибудь оратора, вещавшего о прекрасном будущем, не громили домов и церквей (папаша Беа, говорят, особенно отличился по этой части), не насаживали на пики голов и не обрушивали удары на безоружных. - С того года многое изменилось, барон. А главное, изменились люди, - Эдуар отхлебнул из стакана коньяка. - Вы ведь слышали, что здесь творилось прошлым летом?.. Люди превращаются в зверей, хотя господа революционеры вещают о римских добродетелях...
Бернар де Вильнев: - Не только слышал, но и видел, - де Вильнев нахмурился, воспоминания об августовских событиях у него остались далеко не самые приятные. – Я был в Париже прошлым летом. К сожалению проездом, добирался от австрийской границы, нелегально, поэтому не так быстро, как планировал. Про то, куда и зачем он ехал, Дюверже распространяться не стал. Первая попытка поднять восстание в Вандее сделана была как раз летом прошлого года, но тогда зародыши мятежа были подавлены силами западной армии, и зачинщикам волнений больше чем на полгода пришлось уйти в леса. - И сам штурм Тюильри не застал, - продолжал рассказывать барон, глядя куда поверх головы Боневиля. - Зато успел насмотреться на жертв народного самосуда. Швейцарцы и дворяне из королевской гвардии… Толпа их просто растерзала. Мерзавцы. Бернар, не рассчитав движения, резко поставил стакан на стол. Стекло жалобно звякнуло о столешницу. – Просите, доктор, - устало извинился гость. - В конце концов они были солдатами. Солдатам не привыкать умирать. Заключенным в парижских тюрьмах прошлой осенью умирать было страшнее. Люди изменились… Но что вы хотите, раньше закон и вера в Бога сдерживали наши животные порывы, а теперь… Римская добродетель, говорите? У народа она проста: рanem et circenses, хлеба и зрелищ. Однако хлеб заканчивается, сцены казней набили оскомину, а люди все чаще вспоминают об отвергнутом боге. И… о короле? Вам так не кажется? На этот раз де Вильнев вопросительно смотрел прямо в глаза собеседнику.
Эдуар Бонневиль: Эдуар согласно покачивал головой, пока барон рассказывал, какими ему виделись последние перемены. Вопрос же о короле его немало озадачил. - Сложно сказать, месье де Вильнев... Не знаю, сколько людей в январе не выражало бурной радости, а кто из приветствовавших казнь Его Величества делал это от души, а не из страха. Но такие люди всего боятся. И обвинений в симпатиях роялистам, и подозрений в дворянском происхождении... Бонневиль помрачнел, вспоминая давешний разговор с маркизом де Садом. Который, к слову, родился отнюдь не в крестьянской лачуге, однако сумел неплохо устроиться при новой власти. - В Париже наверняка есть ваши товарищи, которые пытаются изменить положение вещей, но... - Эдуар пожал плечами, не зная, как вернее оформить в слова свою мысль. - Я давно уже не был за пределами Парижа, но слышал, что роялисты поднимают голову и увлекают за собой крестьян - нам ведь рассказывают, как уверенно революционная армия бьет врагов родины... Но здесь мы как будто далеки от всего этого. Революция уверенно побеждает, проходя по головам всех и каждого. Вы ведь проезжали мимо площади Революции? Видели гильотину? На ней не успевает просыхать кровь. А толпа довольна, толпа требует еще крови... Знаете, какая сейчас любимая игрушка у многих детей? Маленькая гильотина, на которой они отрубают головы своим куклам. Осушив стакан, Бонневиль подлил гостю и себе еще немного темно-янтарной жидкости. - Но вы правы, барон, рано или поздно это может надоесть даже санкюлотам. Вопрос лишь в том, сколько еще людей погибнет, прежде чем это произойдет...
полная версия страницы