Форум » Париж. Город » "Теория и практика", 27 мая, около полудня, где-то на улицах Парижа » Ответить

"Теория и практика", 27 мая, около полудня, где-то на улицах Парижа

Бернар де Вильнев: Время: 27 мая, около полудня Место: улицы города Участвуют: Эжен де Руонвиль и прочие малосознательные граждане.

Ответов - 72, стр: 1 2 3 4 All

Le sort: – Конечно-конечно, я тоже присяду, - торопливо пообещала мадам де Ларош-Эймон. И, не смотря на обещание, продолжала стоять рядом с коленопреклоненным Руонвилем, заглядывая через его плечо на баронессу и ее повязку. В какой-то степени она была благодарна этой девушке еще и за то, что она отвлекла внимание маркиза на себя, на время избавив мадам от продолжения становившегося неприятным разговора. Дама боялась настаивать на своем, не желая оскорблять доверие столь благородного человека, каким казался ей де Сент-Пуассо. Но не хотела и уступать, запросто доверяя секреты королевы обаятельному незнакомцу. Падение «дочери» пришлось как нельзя кстати. Зрелище чужих страданий отвлекает от мыслей о страданиях собственных, а вид крови больше не пугал женщину, ранее падающую без чувств при виде пустячной царапины, теперь же прогуливающуюся по площади неподалеку от сваленных наспех на телеги безголовых тел. Наоборот, мысль о том, что ее спасители тоже могут нуждаться в помощи, неожиданно взбодрила Антуанетту-Франсуазу. – Матильда, бог мой, что же ты молчала. Какая ужасная история. Крепись, девочка, дядя Эжен все сделает очень аккуратно. Женщина настолько прониклась необходимостью разыгрывать сестру и мать, что не выходила из роли даже тогда, когда ее не слышал никто из посторонних. «Грабители на дорогах, только этого не хватало! – панически рассуждала она, памятуя о своем желании покинуть Францию, - Неужели за парижской заставой злоключения беглецов не заканчиваются, а лишь принимают иные формы?!»

Матильда де Людр: Ах, как часто мы делаем из поражающих нас совпадений неверные выводы! Матильда де Людр не была исключением. «Бонневиль, я так и думала, Бонневиль!» Мало ли кто и по какому поводу рекомендует друг другу докторов. Но для баронессы Эдуар Бонневиль был человеком, к которому сама она испытывала искреннее расположение, и которому доверял де Вильнев. И, накладываясь на недавние полунамеки де Сент-Пуассо о доверии, о надежном укрытии и о каких-то таинственных делах, все это вместе взятое рисовало в воображении девушки картину чрезвычайно романтическую. Этот человек просто не может быть врагом, все сходится, без сомнения это кто-то из парижских роялистов. Взгляд вандейской мадонны заметно потеплел, и на адресованные ей полные восхищения слова Руонвиля, девушка ответила откровенно смущенной улыбкой. – Вы мне льстите, дядюшка. По мнению одного… моего спутника, ничего, кроме глупости и неосторожности я продемонстрировать не в состоянии. Матильда немедленно постаралась скрыть свое смущение многословием, звук собственного голоса предавал ей уверенности, тем более что взгляд у Эжена сейчас был такой, от каких у романтических девиц обычно ноги подкашиваются. Так что мадемуазель повезло в том, что она уже успела присесть на лавку. - Наверное, стоило просто тихо сидеть в карете и ждать, чем закончится дело. Но женщины – слишком легкая добыча, в экипаже кроме меня была лишь дама со служанкой, а кучер предпочел броситься наутек. Со вздохом Матильда одернула подол, повязка казалась ей самой достаточно тугой для того, чтобы вытерпеть продолжение прогулки. И, судя по всему, мужчина, ее осматривавший, придерживался того же мнения. – Вот редкий случай, когда хваленное революционное правосудие было бы кстати, - с обычной своей бравадой закончила она. - Ужасно неудобная…царапина.

Эжен Руонвиль: Дядя Эжен!... Нет, он определённо готов был возненавидеть тот миг, когда ему в голову пришла идея назваться родственником этих дам. В такой момент, когда гражданин Руонвиль, можно сказать, влюблено, смотрел на Матильду, назвать его дядюшкой! Да и Антуанетта... Чего доброго, она так войдёт в свою роль, что начнёт относиться к бывшему маркизу, как к брату. А уж последнее точно не входило в его планы. Уверенный в собственном обаянии, Эжен определённо решил ухаживать за обеими женщинами. И, соответственно, вполне мог надеяться на взаимность обеих, превратив таким образом выполнение своего задания в процесс не только полезный интересам республики, но ещё и весьма приятный для него лично... Впрочем, ладно. Как только они будут на месте, всё само собой образуется, и необходимость в глупом маскараде отпадёт. Так что будем надеяться, ни мадам де Ларош-Эймон, ни мадмуазель Тиссо не успеют проникнуться к нему родственными чувствами. -Ваш спутник... – повторил он, не отрывая от мадмуазель взгляда голубых глаз. Стало быть, Эжен был прав. Ехала она не одна. С кем в таком случае, а? Так просто ведь и не спросишь. Они же не на допросе в Консьержери находятся пока что. – Да, я понимаю... У такой девушки, как вы, не может не быть жениха. Должно быть, он просто слишком беспокоится о вас, поэтому и обвиняет в неосторожности... – Руонвиль вздохнул – тихо, но вполне различимо. – Хотел бы я познакомиться с вами раньше, до того, как началось всё это... – Поскольку подол Матильда одёрнула, Эжену пришлось встать. Проделал он это не то чтобы с явной, но с неохотой, при чём неохота эта была вполне искренней. Он одёрнул сюртук и, наконец, вспомнив и о себе, вытащил из кармана батистовый носовой платок. Царапина на щеке, кажется, была довольно глубокой. Оставалось только верить, что никакого шрама от неё не останется. Руонвиль прижал к ней белоснежный платок, не в силах подавить в себе мстительную радость, представляя, тело бородатого возницы, раскачивающееся на ветру. Названное им имя, казалось, не произвело на девушку никакого впечатления. Или всё-таки произвело? Тон Матильды явно изменился. Словно и не было тех ноток в её голосе, что требовали беспрекословного подчинения... Но просить каких-то объяснений, разумеется, было невозможно. Как и верить в то, что имя доктора ей знакомо. Это оказалось бы слишком удачным совпадением. А в совпадения бывший маркиз не верил ровно до тех пор, пока наглядно во всём не убеждался. - А что, хоть вы и не парижанка, вам приходилось бывать на Рю Паради? – как бы вскользь поинтересовался Эжен, оглядываясь в поисках извозчика. А потом обратился к стоявшей возле него женщине, которая так и не присела. – Как вы, Антуанетта? Всё хорошо? – он улыбнулся, и в его улыбке можно было заметить и нежность, и беспокойство. – Осталось подождать совсем немного. И все наши тревоги будут позади. Знаете, мне хотелось бы поговорить с вами за чашкой кофе как-нибудь вечером... Просто поговорить, вспомнить нашу Францию... – словно бы случайно он сделал ударение на предпоследнем слове.


Матильда де Людр: Напоминание о женихе, который о ней якобы беспокоится, заставило Матильду едва заметно помрачнеть. Конечно, де Вильнев ей не жених (и хвала Создателю!), но беспокойства она ему принесла немало. И продолжает доставлять, вот прямо сейчас, следуя в обществе де Сент-Пуассо и Антуанетты-Франсуазы в неизвестное ей «укромное место» вместо того, чтобы отправиться в гостиницу и ждать там вестей от Бернара. От этих скорбных мыслей девушку отвел вздох Эжена. Руонвиль играл, как по нотам, и ноты эти были хорошо известны баронессе, злоупотребляющей на пороге юности чтением разнообразных романтических книжиц. Практики в делах амурных тем не менее у мадемуазель де Людр почти не было: революция грянула, когда ей едва минуло пятнадцать, и следующие четыре года окружающие Матильду люди были озабочены совсем другими вещами. Не удивительно, что игру искушенного в обольщении мужчины она готова была принимать за чистую монету. Отчего он так вздыхает, этот месье? И его взгляд, боже мой, и это сожаление в голосе… Беззаветно отважная в бою, вандейская мадонна была откровенно смущена мимолетными знаками мужского внимания, особенно потому, что знаки эти были неявными, осторожными, и оставляли тем самым простор для девичьей фантазии. Эти фантазии захватили баронессу настолько, что на осторожный вопрос мужчины она ответила, почти не задумываясь: - Да, я была там… Вчера днем. Как раз у врача на Рю Паради. Удивительное совпадение, не правда ли? Боюсь, мне не стоит туда возвращаться. У доктора Бонневиля есть невеста, и она… ревнива. Девушка виновато улыбнулась, сообразив внезапно, о чем они болтают в то время, как всем им угрожает смертельная опасность, - о женихах, невестах, ревности… И решительно вернула разговор в деловое русло: - Нам еще далеко идти? Я постараюсь не причинять нам более задержек в пути.

Эжен Руонвиль: -Не слишком далеко, мадмуазель. Но, как бы там ни было, я буду настаивать на том, чтобы остановить извозчика. Для этого лишь нужно выйти на более оживлённую улицу. - Эжен постарался произнести это настолько невозмутимо, насколько вообще было возможно. Впрочем, если кто-то и обратит внимание на его волнение или замешательство – не страшно. Причин - весьма объективных, кстати - быть взволнованным у Руонвиля хоть отбавляй. Начиная от взрывов, во время которых он мог погибнуть, и прогулкой возле гильотины, что определённо не может доставить приятных моментов для противников республики, и кончая общением с милыми дамами. И пусть каждая их них относит волнение бывшего маркиза на свой счёт... Вот оно как выходит. Доктор, показавшийся просто подозрительным комиссару – не зря же гражданина Бонневиля не арестовывали и не отдавали под трибунал, а всего лишь собирались слегка проверить! – оказывается не просто подозрительным. Теперь уже Эжен почти не сомневался в том, что этот, совсем незнакомый ему человек, активно сотрудничает с врагами революции. Раненная мадмуазель со своим спутником – спутниками? – приезжает в Париж, сразу же обращается к доктору и получает необходимую помощь. А вот Комитет, очевидно, сведений о странной пациентке определённо не получает, хотя любой благонадёжный гражданин обязательно о ней сообщил бы... Руонвилю осталось лишь мысленно поблагодарить комиссара за то, что он упомянул в разговоре доктора. Такое совпадение было редкой удачей, но, должно быть, практически все, кто часто рискует жизнью, верят в удачу. Вот и бывший маркиз, считая глупостями разговоры о божественном проведении и сочувствуя Культу Разума, который ещё настойчиво не пропагандировали в Париже, но о котором много говорили в определённых кругах, в глубине души всегда поклонялся Фортуне, надеясь, что богиня его не забудет... -Нам рекомендуют одних и тех же докторов. Не удивлюсь, если наши друзья знакомы между собой, - нейтральные, спокойно произнесённые слова. Однако под угрозой гильотины всё приобретает несколько иной смысл, дыхание смерти расставляет свои акценты, обостряет ощущения, заставляет события развиваться куда быстрее, чем в обычных условиях. И потому взгляд Эжена, наполненный если не откровенным восхищением, то намёком на это восхищение, в общем, был уместен. -Вы сможете пройти ещё немного? – и он протянул Матильде правую руку, чтобы девушка могла на неё опереться. Значит, у доктора ревнивая невеста. Это вдвойне хорошо. Во-первых, люди, у которых есть близкие, весьма уязвимы. Потому своему младшему братишке, так настойчиво просившемуся в Париж, Эжен и запрещал приезжать. Во-вторых, выходит, мадмуазель подала повод для ревности. И можно надеяться, что она не такая уж недотрога, как может показаться на первый взгляд... Размышляя таким вот образом, левую руку Руонвиль предложил мадам де Ларош-Эймон.

Le sort: Мадам де Ларош-Эймон послушно оперлась на протянутую ей руку, донельзя обнадеженная тем фактом, что обещанное убежище уже где-то поблизости. – Да и мысль остаток пути проделать в наемном экипаже казалось женщине чрезвычайно удачной, поэтому она вновь с благодарностью глянула на свою «дочь». – Так идемте же туда, идемте скорее, - мягко настояла она, демонстрируя подобающую случаю заботу о здоровье мадемуазель, но в глубине души надеясь и на то, что полог дешевой коляски скроет ее, наконец, от всего ополчившегося против «бывших» мира. Случайные взгляды прохожих этих ужасных людей в красных колпаках, с ненавистными Антуанетте-Франсуазе кокардами, - заставляли бывшую придворную даму опасливо ежиться. А встречи с патрулем она просто не переживет, просто грохнется в обморок от одного вида воинствующих санкюлотов. Для волнений мадам имелись серьезные причины в ее прошлом. Эта достойная женщина находилась во дворце Тюильри во время его штурма, и кровавые сцены расправы над преданными королевской чете дворянами и солдатами швейцарской гвардии навсегда запечатлелись в ее памяти. Нет, запугивать саму себя – последнее дело. Ободренная участием в голосе маркиза (тоже «бывшего», как и она сама) мадам де Ларош-Эймон решительно вздернула подбородок и непредаваемой грустью в голосе заметила: – За кофе как-нибудь вечером… О «нашей» Франции… Ах, месье, звучит, как несбыточная мечта. Так хочется верить, что этот день когда-нибудь настанет, и мы будем вспоминать эти страшные годы, как кошмарный сон. С улыбкой рассказывать о прошлом внукам. Люди, которые сражаются за возвращения «нашего мира», настоящие герои. Антуанетта-Франсуаза бросила выразительный взгляд на де Сент-Пуссо, недвусмысленно давая мужчине понять, что она говорит и о нем тоже. Мои извинения за "тормоза". Проблемы с и-нетом, да и при написании женских персов я, бывает, впадаю в творческий ступор

Матильда де Людр: - Скоро узнаем, так ли это, - отстранено пробормотала мадемуазель де Людр, в очередной раз вспоминая, в каком волнении сейчас наверняка находятся ее друзья в отношении ее судьбы и местонахождения. И в какую ярость эти самые друзья придут, когда она, наконец, покажется им на глаза. Объяснение причины ее ухода из квартиры доктора Бонневиля будет звучать очень глупо, в этом баронесса почти не сомневалась. Девушка живо представила себе выражение лица Дюверже, - в такие моменты он смотрит на нее примерно так, как на пыль на дороге, уничижительно и презрительно одновременно, - и малодушно пожелала себе какой-нибудь немедленной героической гибели. Со стороны троица, - немного потрепанный, но все еще холеный мужчина, заботливо ведущий под руки двух милых женщин, - и правда напоминала мирное парижское семейство. Так что повода немедленно погибнуть во имя монархии в ближайшее время явно не представится. – Конечно, месье де Сент-Пуассо. Я ведь обещала больше не доставлять вам хлопот, - заверила Матильда бывшего маркиза. При этом обе женщины одновременно перестали называть его «братом» и «дядюшкой», что явно свидетельствовало о том, что многозначительные вздохи и взгляды Эжена не пропали даром. Во всяком случае, для баронессы де Людр. «Как только они окажутся в безопасном по мнению де Руонвиля месте, они поговорят, - решила для себя вандейская мадонна. - Обязательно поговорят. На чистоту. И де Вильнев будет трижды глупцом, если осудит ее за это. Разве маркиз не благороден? Не отважен? Не осторожен? Он может, - и конечно же захочет, - помочь делу спасения королевы и дофина. Чем больше у них верных помощников, тем выше шансы на благоприятный исход дела…» Разумеется, Матильда думала о деле и только о нем. О том, что «дело» - отличный повод видеться и общаться с Эженом, она вовсе не думала. Или почти не думала. Или думала, что не думает. Экзальтированные молодые особы столь легко выдают желаемое за действительное, что им немудрено ошибаться в собственных намерениях.

Эжен Руонвиль: Извозчик появился даже раньше, чем ожидал Эжен. Оставалось только гадать, что он делал в этом пустынном переулке. Должно быть, подвозил кого-то к одному из близлежащих домов. Заметив коляску, в которую была запряжена каурая кобылка, Руонвиль крикнул, не слишком громко, но так, чтобы его определённо услышали. -Эй, гражданин, нам нужно на улицу Ферронери! – он в очередной раз заметил про себя, правда, заметил мимоходом, как это хорошо - не считать денег. Не думать о том, сколько монет или ассигнатов осталось у тебя в кармане, желая так вот проехать в экипаже, купить себе новую дорогую шляпу самого модного фасона или сытно позавтракать в такой изысканной кофейне, в какой он завтракал не так давно. Уже за одно это бывший маркиз вполне искренне любил революцию. Можно, конечно, назвать всё вышеперечисленное мелочами. Вопрос только в том, что данные мелочи были ещё несколько лет назад для Эжена проблемой... Конечно, он любил своё поместье, место, где он родился и вырос, но вот то, что бывший маркиз просто не мог, не имел возможности, его покинуть, чтобы жить так, как ему хотелось, виноваты были именно те, кто развлекался на балах в Трианоне. Обладая, кстати, не более знатными именами... -Мне не хотелось бы заглядывать столь далеко, - взгляд Антуанетты-Франсуазы Эжен не оценить не мог. И потому наклонился к ней так, что коснулся своей щекой её чепца и шелковистой пряди волос, выбившейся из-под него. – Мне хватило бы одного вечера, когда мы могли бы побеседовать с вами. Всего лишь... одного вечера. – Поскольку сейчас он говорил почти шёпотом и повернул голову налево, то вполне мог рассчитывать, что Матильда не сможет разобрать его слова. Тем более, что и присутствие Матильды, и её прикосновения, он ощущал как-то уж слишком остро. -Как вы себя чувствуете? – они и прошли-то всего несколько шагов, но гражданин Руонвиль с явным участием и беспокойством обернулся теперь направо, стараясь двигаться как можно медленнее, чтобы его раненая спутница не спешила. – И потом, не говорите глупостей, вы просто не можете никому доставлять хлопот, а если вдруг и доставите, эти хлопоты будут... – «самым большим счастьем в жизни каждого человека». Именно это и вертелось у Эжена на языке. Но внезапно ему показалось, что подобные выражения будут слишком уж вычурными для их ситуации, и он замолчал, предлагая мадмуазель додумывать самой. Помог ему извозчик, остановивший рядом с ними коляску: –Нам без разницы куда ехать, так что садитесь, граждане, - лошадь была спокойной, а может быть, просто уставшей. И потому покорно ждала, покуда санкюлот, сидевший на козлах, рассматривал людей, его остановивших. – Только платите, сколько положено, а там хоть весь день катайтесь. -Не беспокойся на этот счёт, - произнёс бывший маркиз чуть снисходительно, так, как по идее, это можно было бы сказать человеку его сословия пять-шесть лет назад, а потом кивнул Матильде на коляску. – Садитесь, мадмуазель, прошу вас. Эжен был уверен, что мадам де Ларош-Эймон не обидится – ведь её «дочь» была раненой. Тем не менее, он счёл своим долгом заглянуть в глаза дамы и прибавить так, что голос его различить можно было только очень постаравшись. – И чем скорее наступит этот вечер, тем более счастливым я буду... Какая бы судьба нас ни ждала. Ради Антуанетты-Франсуазы можно и подождать) Мне уже жалко доносить на неё. Хотя... ради Республики и придётся забыть о чувствах))

Le sort: Обшарпанная наемная коляска казалась сейчас Антуанетте-Франсуазе роскошнее королевской кареты. После долгих месяцев ходьбы в сношенных до дыр туфлях по каменному полу тюремной камеры, после страшной поездки в бочке, где пришлось сжаться в три погибели, не шевелиться и почти не дышать, чтобы случайный шум не привлек внимания посторонних, простое обтянутое грубой кожей сиденье было для мадам де Ларош-Эймон сродни мягчайшему турецкому дивану. Счастье женщины было бы полным и безоговорочным, если бы на них не глазел этот мерзкий извозчик, грязный и фамильярный, как все санкюлоты, так мало напоминающий учтивых кучеров в ливреях и белых перчатках, что украшали выезды «до» появления гильотины на площади Революции. А самое скверное, что он наверняка не откажет себе в удовольствии подслушивать разговоры пассажиров. А значит, беседа с маркизом, все более и более захватывающая Антуанетту-Франсуазу, на некоторое время откладывается. На время, но не навсегда. Путь им угрожает смертельная опасность и будущее неопределенно, пусть любой опрометчивый поступок может привести к гибели, пусть, пусть, - женщина все равно остается женщиной и не может не оценить внимания мужчины к своей персоне. Пальцы мадам невесомо легли на руку де Руонвиля и слегка сжали ее. – Тише, сударь, тише. Нас могут услышать, - голос женщины был чуть громче дыхания, к тому же она предусмотрительно наклонилась к своему «брату», демонстрируя близость, позволенную родственникам, но несущую в себе сейчас гораздо больше чувственности. – Еще немного терпения, и мы сможем говорить открыто, а пока… Тссс… И, подобрав юбку, Антуанетта-Франсуаза взобралась в коляску следом за Матильдой. – Устраивайся удобнее, моя дорогая, - тоном заботливой матери предложила она. И, обернувшись, к Эжену, добавила – Скорее, братец. Мне не терпится оказаться дома, сегодня Париж страшнее, чем поле боя. – Это верно, - тут же вклинился в разговор кучер, подтвердив неприятные догадки мадам де Ларош-Эймон о том, что он не пропускает мимо ушей разговоры тех, кого обслуживает. – Сегодня и не везде проедешь, где стрельба, где драка, а где и взрывы. Так вам на Ферронери, граждане? – Да, именно туда. И поскорее, если можно. – Это уж как получится, - беззлобно буркнул кучер, и лениво понукнул свою кобылку. Коляска тронулась.

Матильда де Людр: Под мерное покачивание экипажа мадемуазель де Людр прикрыла глаза, на какое-то время сосредоточившись на приятных ощущениях уходящей боли. Как только девушка перестала тревожить ногу, не замедлило наступить облегчение. Все же доктор Бонневиль был прав, на то он и доктор в конце концов, а она, как всегда, нет… Слова месье де Руонвиля были из тех, отвечать на которые не обязательно, но о которых юная девушка просто не может не задуматься. И Матильда не была исключением. Терпкая недосказанность, как мелодия, оборванная на самой высокой ноте, вызывала острое желание немедленно додумать остальное. И девушке стоило немалого труда сдержать свое воображение. Во время этой незримой внутренней борьбы комментарии возницы пролетали мимо ее слуха, а остальные пассажиры коляски предпочитали помалкивать, не доверяя свои секреты ненадежным ушам. «Не нужно думать о маркизе. Не нужно, не нужно… Не к месту, не вовремя, неприлично, в конце концов. Нужно думать о чем-то… о чем-нибудь ином. Например, о том, куда мы едем… Ферронери, Ферронери…» Название улицы казалось абсолютно незнакомым, но баронесса вообще плохо ориентировалась в Париже. Однако ей показалось все же, что де Сент-Пуассо упоминал какой-то салон. А ее «матушка» заявила кучеру, что спешит оказаться дома. Какой, однако, сюрприз ожидает этого достойного гражданина… Девушка машинально отметила эту ошибку в показаниях, так же машинально с грустной иронией подумала о том, что конспираторы их них всех никудышные. А вот полагаться на бестолковость человека на козлах не следовало бы. Нерешительно поерзав на месте, она все же склонилась к уху Эжена, мысленно уверяя себя, что никакого повода для возобновления разговора она не ищет, и дело действительно, серьезное. – Месье, не думаю, что стоит называть кучеру точный адрес места куда мы направляемся. Пусть остановится за несколько домов до нужного. Так будет безопаснее. Матильда старалась шептать как можно тише, чтобы мужчина, понукающий лошадь, не дай бог ее не расслышал.

Эжен Руонвиль: Эжен уселся в коляску последним. Лично его присутствие кучера не то чтобы не заботило – конечно же, было нежелательно, чтобы кто-то становился свидетелем их разговоров – но, по крайней мере, не раздражало. Может быть, внешность бывшего маркиза и свидетельствовала об обратном, но он всё чаще и чаще начинал замечать за собой, что среди простых санкюлотов чувствует себя своим. Гражданин Руонвиль мог сыпать не слишком пристойными шутками, не задумываться над каждым жестом, не боятся, что его слова или поступки будут неправильно истолкованы. Он находил явное удовольствие в том, чтобы плевать на все нормы поведения, ещё совсем недавно положенные для дворян. Это была своеобразная свобода, полученная Эженом... -Да, сегодня неспокойно, гражданин. Враги революции никак не хотят смириться с тем, что народ теперь сам управляет нашей страной, - Руонвиль произнёс это привычно и как-то совсем обыденно. Впрочем, его спутницы должны были бы быть ему благодарны за то, что он выглядит таким честным патриотом и не вызывает подозрений. -Это точно, перевешать бы их всех, и вся недолга! – одобрительно заметил кучер, понукая кобылку. – Ничего, эти выродки у нас ещё попляшут! Эжен на миг опустил глаза, показывая Антуанетте-Франсуазе, что понял её. Хорошо, он, конечно, подождёт. Тем более, что рыбка вроде бы клюнула. И теперь главное – оправдать доверие бывшей придворной дамы и правильно вести себя. -Немного терпения, дорогая сестра, и мы окажемся у себя, - он улыбнулся мадам де Ларош-Эймон несколько заговорческой улыбкой, тоже в ответ сжав её пальцы, крепко, почти до боли. А потом Эжен откинулся на спинку сидения. Копыта лошади цокали по мостовой, проплывали мимо и оставались позади здания и прохожие. И так приятно было, лениво прищурившись, наблюдать за этими прохожими, слышать отзвуки их голосов, следить за мельканием трёхцветных кокард, трепетом республиканских флагов, что украшали многие дома, и думать о своём. Ладонь гражданина Руонвиля мягко, успокаивающе накрыла руку Матильды. -Не беспокойтесь, я обо всём позабочусь. – Скорее всего, именно это его друг санкюлот, восседающий на козлах, услышать не сумел. Потому что бывший маркиз ответил мадмуазель так же тихо, как и она, когда обращалась к нему. Причём шёпот его казался не менее многозначительным, чем в тот момент, когда всего пару минут назад обращался к своей «сестрице», прося провести вечер с ним наедине. Про себя Руонвиль отметил осторожность девушки. Лишнее подтверждение его подозрений. -Я понимаю, что у вас могут быть свои дела, свои обязательства. Но вы же не исчезните, как чудесный сон, убедившись, что мадам находится в безопасности? И сразу после этого добавил, уже куда громче: -Конечно, я понимаю, ты устала, Антуанетта. Мне надо было слушать тебя. Сегодня не тот день, который нужен для прогулок, - и взгляд его, откровенно восторженный, скользнул по фигуре «спасённой» женщины.

Матильда де Людр: – Исчезну, - с заметной долей печали в голосе откликнулась Матильда. «Я только хочу убедиться, что с беглянкой все в порядке и ваше надежное место действительно надежно, - мысленно объясняла она де Руонвилю, вслух не произнося ни слова. Объяснение предназначалось вовсе не бывшему маркизу, а самой баронессе, лишний раз убеждая ее в необходимости осторожности. – А затем мне придется исчезнуть, я не располагаю своим временем и своей свободой. Даже собственной откровенностью и собственными чувствами я сейчас не располагаю…» – Но, конечно же, не сразу. И уж точно, не как сон. Дальше перешептываться показалось ей слишком опасно при наделенном хорошим слухом санкюлоте, и мадемуазель де Людр, отстранившись от Эжена, решительно выпрямила спину, восседая в коляске ровная, как свечка. Демонстративный знак непреклонности в решениях, которой в глубине души ей сейчас так не доставало. Продолжая гадать, куда именно «пригласил» их де Сент-Пуассо, Матильда даже и не подозревала, что наемный экипаж сейчас повторяет тот путь, что барон де Вильнев проделал пешком вчера днем. Вскоре заботливый «брат» и «дядя» попросил кучера остановиться, помог дамам спуститься на мостовую, расплатился и распрощался с извозчиком, а еще через несколько минут мужчина и две женщины остановились у уже упоминавшегося неоднократно в нашей истории дома, того самого, где располагался салон «Флер де Сите». Мне было велено резюмировать самой. Как смогла...



полная версия страницы