Форум » Париж. Город » "Теория и практика", 27 мая, около полудня, где-то на улицах Парижа » Ответить
"Теория и практика", 27 мая, около полудня, где-то на улицах Парижа
Бернар де Вильнев: Время: 27 мая, около полудня Место: улицы города Участвуют: Эжен де Руонвиль и прочие малосознательные граждане.
Ответов - 72, стр:
1 2 3 4 All
Эжен Руонвиль: Если было можно не врать, Эжен никогда этого не делал. Не из-за каких-то там надуманных вопросов чести, поскольку само это понятие считал чистейшей условностью, а просто потому, что так было легче. Вот и теперь, всё так же осторожно поддерживая Антуанетту-Франсуазу, он ответил вполне искренне: -В мои планы как раз и входит познакомить вас с моими друзьями, мадам. – Для его спутниц, по мнению бывшего маркиза, это определённо не должно было звучать двусмысленно, и потому он всё-таки не сдержал улыбку, правда, улыбка оказалась мимолётной, со стороны могло показаться, что она призвана лишь приободрить доверившуюся ему женщину. – Но... – здесь гражданин Руонвиль заговорил тише, хотя и не столь тихо, чтобы его слова не долетали до Матильды, - не уверен, что это будет так легко сделать. Люди, связанные со мной, - он с виду несколько замялся, чтобы подобрать нужное слово, - не французы. Это наши союзники, если вы меня понимаете. Будет лучше, если вы передадите всё через меня... – только хорошая выдержка помогла Эжену скрывать свои чувства. «Подруга Ламбаль, собирающаяся покинуть Париж и доставить роялистам важные по её словам сведения... Антуанетта, да ты просто находка. Подарок судьбы. Хотя я и не думаю, что ты слишком обрадуешься встрече с моими друзьями. Что-то никто из аристократочек не радовался ни в сентябре, ни даже теперь». -Можете поверить, я передам всё быстро, да и ответ придёт незамедлительно, - прошептал Эжен, чуть склонив голову и почти коснувшись губами щеки дамы. «Дядюшка»... Когда к тебе так обращается молодая и красивая девушка, это просто не может не раздражать, даже не смотря на то, что Матильда всего лишь согласилась на его предложение разыграть безопасности ради счастливое семейство. Кто же ты такая, Матильда? Этот вопрос не оставлял его ни на минуту, и в какой-то момент Руонвилю даже пришло в голову, что они с девушкой некоторым образом коллеги, тогда это очень хорошо объяснило бы её участие в судьбе Антуанетты-Франсуазы. Впрочем, эту мысль он откинул сразу же, потому что, поддавшись подобной иллюзии, можно было запросто потерять бдительность и видеть союзников там, где были только враги. -Я родился в местечке Сен-Пуассо, недалеко от Парижа. Сейчас я живу в секции Санкюлотов... – начав говорить название секции, Эжен мысленно обругал себя последними словами, какие только знал. Привычка. Чтобы простые парижане считали его своим, он специально отучал себя от старых названий. – Недалеко от королевских садов, - поспешно поправился он. – У вдовы одного ювелира. Снимаю второй этаж её дома. Окна выходят прямо на Сену. – Это тоже было правдой. Руонвиль умолчал только о том, что донос на покойного ювелира он написал лично.
Le sort: – Не французы? – удивленно переспросила мадам мадам де Ларош-Эймон, и с некоторым разочарованием протянула. – О-оо, они слишком далеко. И никогда не принимали искреннего участия в судьбе ее величества… Столь очевидное пренебрежение женщины к слову «союзники» было во многом продиктовано позицией австрийского двора: даже сами революционеры, рассматривающие Марию-Антуанетту, как своего рода ценную заложницу в глазах императора Франца, были немало раздосадованы тем равнодушием, что проявляет этот монарх к судьбе своей родственницы. – Только не думайте, что я в чем-либо виню лично вас… - испуганно добавила мадам, не желая казаться неблагодарной в глазах этого галантного мужчины, так много для нее делающего. – Я надеялась, что смогу переговорить… с кем-то из соотечественников. Неужели во Франции больше не осталось людей, способных противостоять этим негодяям, этим чудовищам из Конвента? Я слышала… Краем уха, там, где меня держали, новостей мы почти не знали, кроме тех, кого и по какому приговору казнят сегодня, а кого – на днях… Не сдержавшись женщина снова всхлипнула и, теряя силы, буквально повисла на де Руонвиле. На счастье, через несколько шагов она взяла себя в руки и уже более спокойно, с оттенком живого интереса в голосе продолжила: - Но слухи все же проникали и к несчастным узникам в нашу юдоль скорби… Говорят, Франция пробуждается, Франция поднимается под белыми знаменами против революции и республики. Скажите… Это правда?
Матильда де Людр: - Ни семьи, ни детей, только любимая сестра и… хм… племянница? – промурлыкала Матильда с озорством невинного ребенка, хотя в глубине души девушке было не до веселья. Она видела, что де Сент-Пуассо о чем-то тихо переговаривается с Антуанеттой-Франсуазой. Видела, но к своему огромному сожалению не слышала ни слова из этого разговора. Возможно, он всего лишь успокаивает волнения бедной женщины, но возможно и нет. Странный человек – так легко откровенничает. А ведь у каждого есть что скрывать, особенно когда ты «не на той стороне». Легкость, с которой де Руонвиль расстался с тайной своего имени, а теперь и места жительства, наводила на мысль либо о неосторожности, - а неосторожного человека этот мужчина не напоминал даже отдаленно, - либо о сознательном умысле. Но каком? «Демонстрирует доверие? Но если с Антуанетой-Франсуазой примерно все ясно, то я, случайная прохожая, могу оказаться кем угодно. Провоцирует на откровенность? Зачем? Можно попытаться его насторожить. Или, наоборот, подыграть, и взглянуть, куда заведет нас эта игра». Мадемуазель де Людр охватило даже некое подобие азарта. – Вы правы, мама, - вставила она, ясно услышав (наконец!) последний вопрос женщины, дочь которую ей предстояло изображать отведенной Эженом ролью. – Париж в кольце восстаний, и положение республики многим видится отчаянным. Вандейские мятежники планируют поход на столицу, обещают сравнять этот город с землей. В назидание будущим революциям. Восстание еще не победило, но Матильде так хотелось верить, что эта победа – дело считанных недель или, может, месяцев. А заодно проверить, как отреагирует на ее слова де Сент-Пуассо.
Эжен Руонвиль: -Вы недооцениваете тех, кто стал нашими друзьями в трудный час даже после того, как мы помогали их врагам. Господин Лафайет яркий пример тому, - Эжен поправил шёлковый платок на шее, только сейчас подумав о том, что после стычки с повешенным уже возницей и, разумеется, после взрывов, завязан он чересчур уж небрежно. – Многие из них действуют и в Париже, восстанавливая справедливость всеми доступными способами, - как кстати были сведения об англичанах-террористах, полученные от комиссара! Руонвиль мысленно поблагодарил гражданина Рено и продолжил. – Вы можете полностью довериться мне, клянусь честью. Кстати, как я понимаю, вам удалось бежать из тюрьмы? Каким же это образом? Должно быть, у вас были очень преданные нашему делу помощники... – Эжен говорил всё так же тихо. Он был бы даже не против, чтобы Матильда услышала его и дала возможность понять, как она воспримет английского агента, но... не будешь же орать о подобных вещах на всю улицу? Когда Антуанетта-Француаза едва не потеряла последние силы, бывший маркиз лишь покрепче прижал женщину к себе, и не смог не поддаться соблазну – представил, как когда-нибудь на дружеской вечеринке расскажет Жаку-Рене о том, что слегка пощупал скрывавшуюся от властей подругу принцессы де Ламбаль, а та даже не сопротивлялась. Папаша Дюшен, со свойственным ему остроумием, не оценить его рассказ просто не сможет. Впрочем, это всё мечты, сейчас нужно думать совсем о другом. -Боюсь, мадмуазель слишком преувеличивает, всё не так хорошо, как ей кажется, - именно слова Матильды о восстании и о разрушении Парижа и прервали его сладкие грёзы. – Да, французы готовы бороться за то, чтобы на троне вновь оказался законный король, но не всё так просто. И мы должны принимать любую помощь. – Он ответил так осторожно, как только мог. Девушка вновь поставила его в тупик. И это подтверждало только одно – то, что «мадмуазель Тиссо» ни в коем случае нельзя выпускать из виду. Чёрт, это даже будет обидно, если такая хорошенькая головка упадёт в корзину! Впрочем, каждый сам выбирает свою судьбу. И Эжен попытался перевести разговор на другую тему, отвечая на предыдущий вопрос. -Да, у меня нет жены и детей. До революции не встретил свою любовь, а теперь не время, - это прозвучало так просто и вместе с тем несколько печально, что вполне могло сойти за откровенность. Между тем они медленно, но всё-таки приближались к нужному месту. И пока, кажется, не успели привлечь излишнего внимания прохожих.
Le sort: – Вы говорите об англичанах? – Воскликнула мадам де Ларош-Эймон, размышляющая до этого о континентальных союзниках французской монархии и совершено позабыв о соседях через пролив. Восклицание получилось неожиданно громким по сравнению с общим тоном приглушенно-доверительной беседы. И женщина испуганно прижала ладонь к губам и оглянулась, - не слышал ли кто ее вскрика. На счастье кроме «дочери» - мадемуазель Матильды, - никто из прохожих не обратил на слова Антуанетты-Франсуазы внимания. Или сделал вид, что не обратил, иногда безопаснее на время оглохнуть, чем навсегда потерять в росте на голову. – Об англичанах, тайно действующих в Париже? Мне кажется, я тоже слышала о них, - на этот раз женщина говорила тихо, с отстранено-напряженным выражением лица. – Вы спрашиваете, кто были мои помощники. Я не знаю наверняка, сударь. Но я сберегла вот это… Мадам де Ларош-Эймон сунула руку за корсаж и извлекла ан свет божий мятый клочок бумаги, на котором красовалось простенькое изображение красного цветка. – Я получила это в тюрьме. Вместе с инструкциями для побега. Я должна была уничтожить все следы, записку, рисунок… Но не смогла. Этот цветок грел мне сердце надеждой. Алый первоцвет, так ведь его называют, кажется? Может быть, вы что-нибудь слышали о том, или о тех, кто подает обреченным надежду этим знаком?
Матильда де Людр: «Об англичанах? Как занятно…» Сама Матильда не разобрала подробностей разговора де Сент-Пуассо Антуанетты-Франсуазы, но восклицание женщины послужило для баронессы своего рода рефреном к неуслышанному. «Однако, неожиданные темы для бесед выбирает этот господин…» Об англичанах, тайно действующих в Париже, девушка знала лишь то, что их немало. Даже человек в Нантере, не являясь англичанином по национальности, был агентом Питта. Де Руонвиль знает больше? Как жаль, право же, что он откровенничает не с нею. Сама мадам выбирала темы не менее интересные, чем гражданин «бывший» маркиз, и мадемуазель де Людр, не скрывая удивления, взглянула на рисунок в руке беглянки. – Никогда не слышала ни о чем подобном, - с легким сожалением вынуждена была констатировать она, рассматривая алый цветок. – Мне кажется, в Париже действует множество не связанных между собой организаций верных монархии французов. Это и хорошо, хорошо, что честных и отважных людей все еще хватает вокруг. Но плохо потому, что, объединись они все вместе, сделать можно было бы еще больше. А так, ничего не зная друг о друге… Матильда бросила красноречивый взгляд на Эжена. Может быть, он действительно жертва дурного стечения обстоятельств? И В смерти спасителя Антуанетты-Франсуазы виновен не более, чем партизан, по ошибке подстреливший своего же разведчика, приняв его за очередного «патриота»…
Эжен Руонвиль: -Тише, мадам! – Эжен сразу забыл о платке, с которым возился. Он огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что граждане, оказавшиеся в этот момент поблизости, не особенно прислушиваются к их разговору. Кажется, пронесло... Ни малейшего интереса на лицах прохожих Руонвиль не заметил. Очень не хотелось бы, чтобы кто-то своим вмешательством, пусть даже из честных республиканских убеждений, нарушил его планы. – Бога ради, тише, Антуанетта, - он всё-таки рискнул назвать даму по имени. Это некоторым образом, как казалось Эжену, может помочь ... дальнейшему сближению, скажем так. Впрочем, сейчас все мысли его были заняты клочком бумаги, который женщина держала в руках. – Разумеется, слышал, - без задержки соврал бывший маркиз, будучи однозначно уверенным, что сейчас именно такой случай, когда о честности можно окончательно забыть. А Матильда... Право, она рассуждает о роялистах так, словно точно знает, о чём говорит. Может быть, и правда знает? Взгляд голубых глаз скользнул по фигуре девушке, остановившись на её лице в тот самый момент, когда Матильда рассматривала рисунок. Однако Эжен быстро опустил глаза, чтобы не показывать «племяннице» своего интереса. Такой взгляд – отстранённо расчётливый и холодный – может возбудить подозрения. – Надеюсь, хотя бы записку вы уничтожили? – не теряя зря времени, гражданин Руонвиль выхватил бумагу из пальцев Антуанетты-Франсуазы и торопливо сунул во внутренний карман своего сюртука, туда же, где лежали документы, переданные ему комиссаром. – Сожгу при первом же удобном случае. Представьте, что будет, если это найдут при обыске, - его голос звучал с лёгким укором. – Я понимаю ваше состояние, но... не выполнить всех инструкций было очень неосмотрительно. – Эжен и понятия не имел, о чём он говорит. Кроме того факта, что в Париже действует лига Алого Первоцвета, и что здесь замешаны англичане, никаких подробнестей у него не имелось в запасе, но был уверен, что эта игра в осведомлённость куда больше расположит к нему собеседниц, чем многозначительные и уклончивые ответы. Оставалось надеяться, что гражданин Рено, которому он намеревался передать этот рисунок, знает больше, чем рассказал Руонвилю, и это чем-то поможет ему. – Нам нельзя здесь задерживаться, - перестав обнимать Антуанетту, чтобы его забота не показалась ей слишком навязчивой, бывший маркиз предложил ей руку, на которую дама могла опереться. – Матильда, - он не упустил случая коснуться девушки, самыми кончиками пальцев дотронувшись до её щеки. Но прикосновение это оказалось настолько мимолётным, что, наверное, можно даже усомниться в том, на самом ли деле оно было. - Вы неплохо осведомлены о положении дел в среде сторонников нашей королевы и дофина. Конечно, вы мне ничего не должны. Но... жаль, что вы не столь откровенны, как я, - это было сказано с сожалением, но никак не с обидой.
Le sort: - Да, вы правы, мне не стоило оставлять улик, - покаянно согласилась мадам де Ларош-Эймон, печальным взглядом провожая рисунок, исчезнувший под полой сюртука мужчины. – Это было непростительное малодушие, признаю. Но войдите в мое положение! Я была в отчаянии, Тюрьма – ужасное место, сударь. Вы не представляете, какой это кошмар… Женщина заметно побледнела, но при этом, на счастье Эжена и Матильды, стала говорить тише. Голос ее опустился до шепота, дрожащего и взволнованного. – Сначала… какое-то время… мне удавалось скрывать свое настоящее имя, и у меня была надежда на освобождение. Некоторых женщин, менее родовитых, оправдывали… Но потом комиссары меня узнали… Ах, мне не стоит вам все это рассказывать, тем более прямо посреди улицы. Вспомнив, наконец, о здравомыслии, Антуанетта-Франсуаза замолчала, с благодарностью опираюсь на руку де Руонвиля. Погруженная в собственные воспоминания, ноги она переставляла механически, не глядя по сторонам. И если бы не поддержка мужчины, наверняка споткнулась бы на ближайшей колдобине или налетела на встречного.
Матильда де Людр: Глаза девушки на мгновение расширились. Прикосновение де Сент-Пуассо к ее щеке конечно же было случайностью, иначе и подумать невозможно, и в то же время в нем было что-то давно забытое, ласковое… Рефлекторно Матильда чуть подалась назад, крепость мужества и хладнокровия рушится чаще не от грубого штурма и натиска, а от таких вот мимолетных доверительных случайностей. – Откровенность – непростительная роскошь в наши дни, месье, - тихо заметила мадемуазель де Людр, отступив на «безопасное расстояние» от смущающего ее мысли человека. – Вы сами знаете о делах «бывших» но не смирившихся немало, а значит, знаете и эту нехитрую истину. Лучший способ не выдать чужую тайну – вовсе ее не знать. По лицу баронессы скользнула грустная улыбка. Не знать просто. Но что делать с тем, что ты уже знаешь? Оставалось только надеяться, что к ее предостережению прислушается не только сам Руонвиль, но и Антуанетта-Франсуаза. А может, Матильда просто не хотела слушать историю этой женщины, заранее не сомневаясь в том, что история эта окажется страшной. Боже, пускай она хотя бы закончится счастливо. Где-нибудь в эмиграции, далеко за пределами Франции и Парижа. Не предполагая бежать от революции сама, девушка в то же время оправдывала массовую эмиграцию аристократов, понимая, что каждый человек выживает, как может. И далеко не каждый готов не только умирать за свои идеалы, но еще и убивать за них. Кто-то уехал, кто-то мечтает уехать, кто-то действует, как де Вильнев или… как Руонвиль. Сторона бывшего маркиза все еще оставалась загадкой для Матильды, но рано или поздно ответ на этот вопрос найдется. «Семейство Руонвилей» миновало еще несколько небольших улочек, а затем вдруг совершенно неожиданно для баронессы свернуло на площадь, которую трудно было не узнать. Даже если вам незнакомы названия улиц, то уж зловещий силуэт гильотины на высоком помосте и злые физиономии «вязальщиц», женщин, что Коммуна специально нанимала для оскорбления осужденных, вам не спутать ни с чем. Неутомимый нож вдовы гильотен продолжал периодически падать вниз, и Матильда почувствовала внезапно, как к горлу подкатывает тяжелый горько-соленый ком. – Месте, - зашипела она, беспокоясь в этот момент более о себе, чем об Антуанетте-Франсуазе, - неужели в ваше убежище нет другой дороги?!
Эжен Руонвиль: -Я ни в чём вас не виню, мадам, - всё так же ласково произнёс Эжен. Ему хотелось, чтобы Антуанетта-Франсуаза не просто следовала за ним, потому что ей больше некуда деваться, а чувствовала, что её понимают, о ней заботятся. – Но Матильда права, говоря об осторожности. К сожалению, права. В такое уж отвратительное время мы живём. Впрочем, лично я предпочёл бы умереть, чем не доверять совсем уж никому. – Кажется, «спасённая» женщина не особенно его слушала, думая о своём. Ничего страшного. Отдохнёт, придёт в себя, и тогда уж можно будет заняться вплотную налаживанием доверительных и тёплых отношений. И сейчас бывший маркиз обращался больше к Матильде. – Я понимаю, что это неразумно, может быть, глупо... Но кому-то нужно доверять даже в наши дни. По вашим глазам я вижу, что вы неспособны на предательство. Называйте это чушью, романтическим бредом, как угодно. Вы будете правы, но я ничего не могу с собой поделать. И доказательство тому то, что сейчас мы вместе, хотя куда разумнее было бы отнестись к вам с подозрением. Потому что я совсем не знаю вас... – сказав это, гражданин Руонвиль поспешно добавил. – Нет-нет! Я не настаиваю на том, что бы вы мне что-то рассказывали. Я всего лишь о том, что нельзя видеть вокруг одних подлецов, так невозможно жить... – он словно бы хотел прибавить что-то ещё, но замолчал, весьма старательно и, как казалось самому Эжену, натурально, разыгрывая смущение от того, что он настолько сентиментален. Поселить страх в душе противника – наполовину выиграть схватку. Конечно, другой дорогой пройти было можно, разве что это получилось бы чуть дальше. Но Руонвилю хотелось, чтобы его спутницы в полной мере ощутили, насколько они беззащитны перед лицом республиканского правосудия. Поддавшись эмоциям, мало кто станет действовать разумно. А как им не поддаться, наглядно видя участь тех, кто тоже пытался стоять на пути у Революции? Да и потом... Эжена словно бы тянуло сюда. Ему нравилось смотреть на то, как со стуком падает тяжёлый топор, и каждый его удар ставит точку в уже вынесенном приговоре трибунала. Кровь опьяняла не хуже самого лучшего вина. Здесь, у подножия гильотины, куда острее понимаешь, что сам ты жив, и что нужно использовать оставшееся время для того, чтобы получить как можно больше радости от жизни. Удовольствие, которое Руонвиль испытывал, глядя на гильотину, не было неосознанным. Бывший маркиз знал о своей маленькой слабости и старался почаще её удовлетворять. -Здесь гораздо ближе и безопаснее, Матильда. Простите, но я же хочу, как лучше. – Он вновь наклонился к Антуанетте-Франсуазе так близко, что она при желании могла бы почувствовать на своём лице его дыхание. – Просто не смотрите туда, мадам. И помните, что я с вами. Я вас ни за что не покину... Мы уже почти у цели.
Le sort: Мадам де Ларош-Эймон послушно закрыла глаза, стараясь не думать о странной иронии, звучащей в словах «мы уже почти у цели» в двух шагах от гильотины. Не думать, не чувствовать, ни в коем случае не поднимать глаз, - уже от самой мысли о том, что происходит там, наверху, на залитом кровью помосте, женщину начинало мутить и в ногах образовывалась неприятная ватная слабость, - только верить в успокаивающий мужской голос, звучащий прямо над ухом, в уверенную силу поддерживающей ее руки и в живое тепло дыхания, касающееся кожи. Возмущенный шепот девушки долетал до слуха Антуанетты-Франсуазы издалека, словно из другого мира. «О чем они говорят, боже мой. О доверии, о неспособности на предательство. Ах, какой благородный человек!» Мадемуазель между тем заметно не доверяла их спасителю. Мадам де Ларош-Эймон, взвинченная до предела, чувствовала это странное напряжение между де Руонвилем и своей новоявленной «дочерью», но никак не могла взять в толк его причины. Сама она уже почти готова была следовать за галантным даже в столь опасной ситуации маркизом буквально на край света. – Матильда… Не волнуйтесь… Давайте не будем смотреть туда, как советует мой брат… Дайте мне руку… Голос дамы был слаб, но решителен. Хотя в данном случае решимости не видеть нужно было гораздо меньше, чем решимости не отводить взгляда.
Матильда де Людр: Слова де Сент-Пуассо и просьба Антуанетты-Франсуазы последовать его советам подстегнули в мадемуазель де Людр желание поступить наоборот. Опять этот заботливо-покровительственный тон, ах, как же баронесса его ненавидела после пары недель путешествия в обществе экс-капитана де Вильнева. Помнится, он тоже вчера советовал ей «не смотреть». О том, что вчера сама она была на грани обморока от слабости, Матильда предпочитала не вспоминать. О-о, она будет смотреть. И месье не помешало бы смотреть, до чего доводит доверчивость и надежда на то, что не все люди вокруг - негодяи. – Ближе и безопаснее, вы говорите? Да сюда ни один приличный человек иначе, чем на телеге, не приезжает, - девушка многозначительно кивнула головой в сторону повозок, на которых на площадь привозили осужденных. Толпа в этот момент взорвалась очередным ликующим криком, - чья-то жизнь оборвалась под лезвием революционной бритвы и окровавленная голова скатилась в корзину. Мадемуазель де Людр показалось даже, что она слышит глухой стук падения, что, конечно же, было не более чем следствием разыгравшейся фантазии вандейской мадонны. Страшный трофей революционного правосудия недолго покоился на свежей соломе, подручный палача тут же схватил голову за коротко остриженные перед казнью волосы, привычно демонстрируя толпе. – Вот в чьи глаза вам стоит смотреть, месье Эжен, - бледная и злая, баронесса невольно прижала ладонь к горлу, то ли задыхаясь, то ли в силу пылкости воображения ощущая уже могильный холод прикосновения стали к своей коже. Нет, так умирать она не хотела. Как угодно, от пули в бою, от пули на расстреле, но не на площади на потеху черни. – А вовсе не в мои. В моих нет ничего интересного.
Эжен Руонвиль: Кажется, с Антуанеттой проблем не должно возникнуть. Или это только кажется? Сейчас, около помоста, на котором стояла гильотина, мадам должна была в самой полной мере оценить всю хрупкость своей жизни, висевшей на волоске. -Вы говорили о том, что у вас есть какие-то важные сведения, и вы ходите передать их друзьям нашей несчастной королевы, - тихо-тихо заговорил Эжен, стараясь переключить мысли мадам де Ларош-Эймон в несколько другое русло. – Если я правильно вас понял, вам нужно будет изложить всё на бумаге, как только мы окажемся в безопасности. И я сразу же, можете мне поверить, свяжусь со своими друзьями. Дьявол! Как дорого я бы дал, чтобы такая прекрасная женщина, как вы, Антуанетта, никогда не видела подобных ужасов! – гражданин Руонвиль произнёс это как можно более взволнованно, так, чтобы последние слова его казались не более, чем порывом. Матильда... Она уже наговорила бывшему маркизу достаточно для того, чтобы оказаться в одной из тех самых телег, в каких привозили осуждённых трибуналом преступников. Такая молодая, такая красивая... Но враг есть враг, неважно как он выглядит. Жаль, что его откровения не произвели на мадмуазель должного впечатления. Или произвели, просто она не желает показать этого? Эжен внимательно взглянул на побледневшую девушку, прижавшую ладонь к горлу так, словно ей не хватало воздуха. В глубине души Руонвиль был удовлетворён результатом. Пока что ему, кажется, удалось выбить её из колеи. А уж что будет потом – посмотрим. Поднятая помощником палача голова не могла оставить равнодушным и бывшего маркиза. Словно бы повинуясь словам Матильды, он перевёл взгляд на эту голову. Зная о том, что выражение лица может его некоторым образом выдать, Эжен позволил себе любоваться этим зрелищем лишь мгновение - другое. При этом его голубые глаза подёрнулись мечтательной дымкой, а с губ сорвался короткий вздох. С таким видом было бы куда уместнее смотреть на очаровательную возлюбленную, наконец, пришедшую на долгожданное свидание. Впрочем, длилось всё от силы пару секунд. – Вы правы, Матильда, как всегда правы. И меня просто поражает ваше мужество. Лично я не могу спокойно взирать на подобные зверства. Пойдёмте, не стоит задерживаться здесь, - и он пошёл немного быстрее, старательно обходя горожан, собравшихся, чтобы посмотреть на казнь.
Le sort: – Маркиз… Месье… Вы же сами говорили об осторожности, - с тихим удивлением напомнила Эжену мадам де Ларош-Эймон. Предложение де Руонвиля написать записку в неизвестность заметно обеспокоило женщину. – Только слова, никаких улик. Что, если вас схватят с моим письмом? Вы с ума сошли, я никогда не осмелюсь так рисковать. На самом деле Антуанеттой-Франсуазой двигало не столько опасение за жизнь своего «спасителя», а куда более здравое желание видеть тех, с кем она будет говорить. Желание получить какие-то гарантии тому, что информация ее достигнет ушей нужных людей. Почему-то в воображении женщины истинными роялистами оставались люди знатные, титулованные, те, кто, может быть, знаком с ее величеством лично. А таких и сама она, бывшая придворная дама, возможно, знает в лицо, встречала, пусть даже мельком, в Трианоне или на светских приемах где-нибудь в Париже. Подобного рода знакомство казалось мадам достаточной гарантией того, что человек не только не предаст ее саму, но и озаботится участью королевы. Естественно выкладывать все эти соображения де Руонвилю у подножья гильотины в толпе санкюлотов было немыслимо, но давать безумные обещания – немыслимо вдвойне. Теплые слова мужчины, его искренняя забота трогали Антуанетту-Франсуазу до слез, и она с радостью поведала бы Эжену всю свою родословную и историю семьи. Но.. не беды Марии-Антуанетты. Каждое неуместное слово сейчас может погубить многострадальную королеву. На счастье маркиз ускорил шаг, и женщина воспользовалась этим предлогом для того, чтобы замолчать.
Матильда де Людр: Матильде очень хотелось поскорее покинуть ненавистную площадь, где запах крови, казалось, впитался не только в разбросанную под ногами солому (отмывать кровь не успевали, поэтому предпочитали просто периодически засыпать брусчатку вокруг гильотины соломой, а затем, сгребая старую прочь, повторять эту нехитрую процедуру по новой), но и в камень под ней. Де Сент-Пуассо, то ли угадав ее желание, тол и испытывая сходное, предупредительно зашагал быстрее, баронесса же, будь ее воля, и вовсе бы бежала. Но невозможно, слишком опасно. Разговор Эжена с Антуанеттой-Франсуазой она сейчас почти не слышала, да и не слушала, сосредоточившись на необходимости лавировать в толпе. Казнь, вероятно, была в самом разгаре, и народу на площади собралось немало. В это время очередной осужденный, вытолкнутый на высокий помост, разразился проклятиями в адрес республики и республиканцев, его дрожащий от ненависти голос тут же слился с яростным улюлюканьем вязальщиц, мадемуазель де Людр, не сдержавшись, обернулась на эти крики вместо того, чтобы глазеть по сторонам и под ноги, и конечно же споткнулась, зацепившись каблуком за выбоину в старой брусчатке. В иной ситуации ничего страшного не случилось бы, но сейчас злосчастная рана на ноге девушки отозвалась на подобную неосторожность пронзительной болью. – Ты чего, гражданка, ослепла! – возмутился какой-то пропахший столярным клеем ремесленник, отвлеченный от созерцания ножа гильотины в самый можно сказать кульминационный момент казни. Матильда, в тщетной попытке удержатся на ногах, ухватила этого работягу за плечо со всей свойственной всеобщему равенству бесцеремонностью. Мир перед глазами баронессы приобрел опасную нечеткость, и небритое лицо санкюлота виделось колеблющимся бельм пятном. – Эй, да ты что, никак сомлеешь сейчас, - сообразил тот, с подозрением глядя на девушку. – Больная али просто нервная?
Эжен Руонвиль: Эжен давно перестал относиться к женщинам так, как это было принято в среде аристократов, а новые друзья наглядно научили его, как проще и быстрее добиваться от несговорчивых дворяночек того, что тебе нужно. По-правде говоря, он был уверен, что мадам де Ларош-Эймон моментально ответит согласием, и уже через час у него будет написанный ею документ, который бывший маркиз в самое ближайшее время отошлёт комиссару Рено, продемонстрировав неожиданные результаты за столь короткий срок... В реальности всё выходило совсем не так, и потому рука гражданина Руонвиля почти непроизвольно сжалась в кулак. А голос роялиста, который осмелился кричать что-то против их Республики перед тем, как выплюнуть голову в корзину, только подхлёстывал раздражение. Хорошо хоть, честные патриотки вовремя заглушили эти вопли. Он два раза глубоко вздохнул, приходя в себя, и усилием воли разжал пальцы. Нет. Это подождёт... Ведь сейчас решено действовать по-другому. Вот и надо придерживаться своего плана. -Если бы я не был уверен, мадам, в безопасности того, что я предлагаю, я никогда не осмелился бы заговорить с вами об этом. Но вы, конечно, можете, передать через меня и на словах всё, что вы знаете. Уверяю вас... Эжен не договорил, потому что услышал возглас санкюлота, за которого схватитась Матильда. В первый момент Руонвилю показалось, что мадмуазель просто споткнулась. С кем не бывает... Но почти сразу же до него дошло, что дело здесь куда серьёзнее. Только этого нам не хватало! Лишиться чувств, глядя на то, как гильотинируют врагов народа, значит почти расписаться в сочувствии к ним... Он быстро шагнул к Матильде, стараясь подхватить её прежде, чем она упадёт на мостовую. -Прости, гражданин, - вполне искренне обратился он ремесленнику, понимая, как обидно, когда тебя отвлекают на самом интересном месте. – Моя племянница больна, но она не смогла не прийти сюда и не взглянуть на торжество революции. Мы так спешили, чтобы успеть к началу, и вот результат! Уверенный, что Антуанетта никуда не сбежит – куда ей, собственно, бежать? – Эжен полностью переключил внимание на девушку. Обнял её, уверенно привлекая к себе и настойчиво уводя подальше от пропахшего клеем гражданина. Сам Руонвиль непременно донёс бы на девицу явно не санкюлотского вида, которой стало плохо во время казни. А он привык судить всех по себе. -Вы что, никогда отрубленных голов не видели? – не сдержавшись, со злостью прошептал он, забыв, как недавно восхищался мужеством своей спутницы. Но почти сразу же заботливо добавил, уверенный, что дело здесь просто в излишней эмоциональности мадмуазель. – Держитесь, Матильда. Сейчас где-нибудь найдём воды, и вам станет лучше.
Матильда де Людр: – Какие головы, о чем вы? Злость на собственную слабость, такую неуместную, более того, преступную в глазах собравшегося на площади сброда, обернулась у Матильды в раздражение, выплеснувшееся и на ее «дядюшку» тоже. Едва в голове у баронессы немного прояснилась, она немедленно вывернулась из заботливых рук мужчины, и недавняя пронзительная бледность на лице девушки сменилась таким же пронзительным пурпуром заливающего ее щеки румянца. - Не нужно воды, это вовсе не нервное. Благодаря маневрам Руонвиля оказавшись чуть в стороне от основной толчеи, мадемуазель де Людр, наклонившись, приподняла подол юбки, изучая последствия своего полного пренебрежения советами доктора Бонневиля. Ну, что за невезение! Нужно было еще утром соглашаться на помощь леди Блекней. Если бы не появление той фурии, невесты месье Эдуара, Матильда именно так бы и поступила. Визит Люсиль спутал все планы, в том числе и намерение сменить повязку. Теперь баронесса сполна расплачивалась за это, - рана вновь начала кровоточить. –Действительно… Больна. Вы так догадливы, дядя, - пробормотала девушка, с отвращением глядя на расплывающееся по ткани свежее алое пятно. Как полагаете, извозчик – это непростительная роскошь для бедных граждан, или ваше убежище настолько тайное, что коляска к нему попросту не подъедет? Матильда слегка преувеличивала – идти она все еще могла. Но, чего греха таить, каждая новая необходимость ступать на больную ногу теперь доставляла мадемуазель не самые приятные ощущения.
Эжен Руонвиль: Эжен не стал удерживать мадмуазель, которая вроде бы пришла в себя и смогла передвигаться без его помощи. Впрочем, Антуанетту-Франсуазу из поля зрения он не выпускал, контролируя каждое её движение. Чёрт! Да что ж это такое? Обе дамы были настолько важны для республики, что упустить любую из них было преступлением... Гражданин Руонвиль это понимал. Но он понимал так же и то, что исходя из логики ситуации, покидать его для каждой из них именно теперь было бы весьма странным. Хотя, кто этих женщин поймёт? -Матильда... – он, разумеется, проследил за тем, как девушка приподняла юбку. И пятна крови, которые выступили на повязке, не давали повода усомниться в том, что дело здесь определённо не в нервах. – Это один из самых модных парижских салонов. Так что подъехать в экипаже совсем не проблема, но... – только сейчас бывшему маркизу пришла в голову великолепная идея. Комиссар говорил ему о том, что следовало бы навестить одного доктора. Но сам Руонвиль с его давно зажившей раной – одно. И совсем другое – мадмуазель, которая явно является врагом революции. – Но вам нужна помощь. – С уверенностью в голосе продолжил он. – Бог мой, Матильда, что с вами приключилось? – коснувшись рукой мадам де Ларош-Эймон, чтобы она ни в коем случае не чувствовала, что Эжен покинул её ради молоденькой девицы – прикосновение это было мимолётным и по воле судьбы началось оно с рукава её платья и закончилось где-то на уровне корсажа – он вновь остановил свой взгляд на ножках «племянницы». – Мне порекомендовали отличного доктора на Рю Паради. И мы в любой момент можем отправиться туда, - мысли бешено крутились в голове, сменяя друг друга. Как ни странно, характер раны может многое сказать о пациенте. Конечно, бывший маркиз мало что понимал в медицине, но он был агентом КОБа, а это значило, что он просто обязан иметь хотя бы поверхностное представление о многих вещах. А уж живя в Париже последние годы, не мог не насмотреться на то, что делают с человеческим телом и свинец, и сталь. – Для начала вы должны рассказать мне, что послужило причиной... – он указал на забинтованную ногу и замолчал, считая, что выразил свою мысль вполне ясно. А в следующий момент придержал Матильду за талию – при чём настолько настойчиво, что нужно было однозначно применять силу, дабы освободиться от него – и повёл в переулок, где заметил высокие каменные ступени при входе в одну из лавок, на которые можно было присесть при желании. Лавку эту Эжен знал уже давно. Он частенько покупал здесь перчатки и носовые платки. – Вы ведь разрешите мне взглянуть?..
Матильда де Людр: - Причиной? Глупая дорожная стычка. Разбойники, переодетые национальными гвардейцами… Хотя одних не очень-то отличишь от других и без переодевания… Матильда не стала сопротивляться воле руки, решительно обхватившей ее за талию (помимо всего прочего так было намного легче идти, чем хромать, полагаясь лишь на собственные силы) и безропотно позволила де Сент-Пуассо усадить ее на лавку. Коротким кивком подтверждая разрешение взглянуть на рану. На этот раз, рассказывая, девушка говорила чистую правду, и как результат, разговор давался ей легко, без всякого напряжения. – Вскользь зацепило пулей, честное слово, там ничего серьезного. У врача я уже была, и этот милейший человек обещал мне скорые танцы. Забота мужчины о ее самочувствии казалась необычайно трогательной. «Ну еще бы, это ведь не де Вильнев, который с простреленной ногой загнал меня седло на несколько часов». О том, что в седло она прыгнула сама без всякого принуждения, мадемуазель де Людр предпочла поскорее забыть, - женская память избирательна, - и теперь смело могла все валить на Бернара. Но даже вспоминая о нем с обычным уже негодованием, от мысленного сравнения Дюверже с каждым новым своим знакомым, на этот раз с де Руонвилем, баронесса удержаться не могла. Эти размышления настолько захватили девушку, что упоминание названия улицы, на которой якобы обитает рекомендованный бывшему маркизу доктор, сознания вандейской мадонны достигло не сразу. – Простите, что вы сказали, дядюшка? Рю Паради? - уяснив, что название это ей знакомо, девушка выпрямилась от напряжения, на мгновение перестав даже чувствовать ноющую боль в лодыжке. – Как его зовут, этого эскулапа? Имя? Вопрос этот был задан совершенно непривычным для Матильды, - той Матильды, что до этого знал Эжен, - тоном. Резким, требовательным, более напоминающим приказ, чем проявление обычного любопытства. И категорически не принимающим отказа.
Эжен Руонвиль: Эжен не ожидал такой перемены. Но это не значит, что он был удивлён. Гражданин Руонвиль вообще мало чему удивлялся в этой жизни. Называть имя доктора или нет? Собственно, почему нет? Если действительно получится отвести к нему Матильду, то имя она узнает в любом случае. Он постарался понять, что такого мог произнести, чтобы вызвать подобную реакцию у мадмуазель, но пока что на ум не приходило ничего, кроме названия улицы. Странно... -Бонневиль, кажется, - внешне совершенно невозмутимо ответил Эжен, обладавший неплохой памятью на имена. Об этом человеке он знал только одно – то, что им интересуется комиссар Рено. - Простите, мадам, - он обернулся к Антуанетте-Франсуазе, окинув переулок беглым, но вполне внимательным взглядом. Ему всё ещё очень не хотелось по вполне понятным причинам вызывать ненужного интереса у прохожих. Это ещё счастье, что тот гражданин, которому они помешали насладиться зрелищем отрубленной головы, отпустил их без всяких вопросов и практически не выказал недовольства. – Вы видите - эта небольшая задержка необходима. Я бы советовал вам тоже присесть и чуть-чуть отдохнуть... Сам же он опустился на одно колено перед Матильдой и, приподняв повыше подол её платья, вновь взглянул на забинтованную лодыжку, делая вид, что попросту не заметил неожиданно требовательный тон девушки. – Значит, говорите, стычка с разбойниками? Да, в наши дни на поверхность всплывает много отбросов, которые не боятся ни Бога, ни чёрта, ни хвалёного революционного правосудия, - повязка, хоть на ней и выступила кровь, вроде бы держалась пока что крепко. – Думаю, всё будет хорошо, вы просто слишком долго шли пешком. Почему вы не предупредили, мадмуазель? Я просто не хотел привлекать к нам внимание кого бы то ни было, но при подобных обстоятельствах не остановить извозчика просто немыслимо! – Ножки были так хороши, что испортить их вид не могли никакие окровавленные повязки. Долго любоваться ими посреди улицы было и глупо, и небезопасно, для этого есть другие, более подходящие места. Эжен осторожно провёл ладонью по правой, здоровой ноге Матильды. Это получилось как-то само собой, и, в общем-то, всё можно было списать на желание выразить своё сочувствие раненой девушке. Стычка... Выходит, что «гражданка Тиссо» ехала в Париж не одна. А в компании тех, кто мог выдержать стычку с вооружёнными преступниками – если это и правда были преступники, а не национальные гвардейцы. Интересно как всё складывается. Если только Руонвиль не выдаёт желаемое за действительное. Это ведь могла быть просто шальная пуля. – Уверен, что в этой стычке вы показали всю свою смелость. Я только сегодня первый раз увидел вас, но уже не могу скрывать своего восхищения, Матильда... – бывший маркиз только теперь поднял голову, заглядывая девушке в глаза.
полная версия страницы