Форум » Париж. Город » "Теория и практика", 27 мая, около полудня, где-то на улицах Парижа » Ответить
"Теория и практика", 27 мая, около полудня, где-то на улицах Парижа
Бернар де Вильнев: Время: 27 мая, около полудня Место: улицы города Участвуют: Эжен де Руонвиль и прочие малосознательные граждане.
Ответов - 72, стр:
1 2 3 4 All
Эжен Руонвиль: Эжен вышел из кофейни, как и предполагал, минут через пятнадцать после того, как подали завтрак. Говоря откровенно, ему с большим трудом удавалось сохранить свой спокойный, почти флегматичный вид. В буквальном смысле слова, он не находил себе места от возбуждения, и если прохожие не замечали этого, то только потому, что бывшего маркиза с детства обучали хорошим манерам и правилам поведения в обществе. Настроение было не просто приподнятым – оно было превосходным. Неужели это тот самый момент, которого гражданин Руонвиль так долго ждал? Сама мысль о восстании, которое, очевидно, имеет весьма реальную возможность завершиться успешно, кружила голову. С некоторых пор ему очень нравились бурлящие народом улицы, ощущение перемен, которые подобно вихрю врываются в жизнь и – что уж греха таить – возможность наплевать на закон, на те правила, которым его, как и манерам, учили с самого рождения. Пусть теперь, благодаря возложенному на него заданию, Эжен лично не мог принять в этом участие, всё равно предвкушение грядущих событий наполняло душу радостным ожиданием. И ко всему прочему, ему выпал такой шанс, какой, возможно, выпадает раз в жизни. Когда с его помощью жирондисты, а, быть может, и кое-кто из роялистов отправятся на гильотину, Комитет не забудет, что и Руонвиль внёс вклад в это дело. Наверное, тогда можно будет вздохнуть с облегчением, не слишком беспокоясь ни за своё будущее, ни за будущее своей семьи. Он попытался прикинуть, с какой стороны раздавались те выстрелы, которые они слышали с комиссаром в кофейне, и направился в противоположном направлении, рассчитав, как по переулкам можно выйти к указанному гражданином Рено салону. К полудню воздух стал жарким, поэтому Эжен расстегнул сюртук и надвинул пониже на глаза шляпу с трёхцветной кокардой. Он улыбался встречным женщинам, простым горожанкам, и даже как-то раз подмигнул одной из них, которая показалась бывшему маркизу очень уж хорошенькой. А сам между тем насвистывал мотивчик Карманьолы. Пока он не находился среди врагов, это можно было себе позволить...
Le sort: Парижские улицы, словно отвечая подсознательным чаяниям Руонвиля, сегодня были особенно многолюдны. В воздухе незримо присутствовала какая-то взвинченность, которую человек, незнакомый с Парижем, списал бы на жару, а парижанин – на очередные народные волнения. И хотя Эжен предусмотрительно обходит эпицентр «битвы за хлеб» стороной, он не учитывал того факта, что контрреволюция припасла на сегодня республиканцам больше одного погрома. Пока, правда, вокруг все было относительно спокойно, разве что прохожие были немного более суетливы, чем обычно, и число спешащих куда-то рекрутов в разномастной форме национальной гвардии заметно бросалось в глаза. За очередным поворотом взгляду гражданина Руонвиля предстало наглядное подтверждение того, что судьба к каждому благоволит по-разному. У телеги, груженой сеном и большими фуражными бочками, прямо посреди улицы перекосило колесо. И кучер, заросший до самых бровей неопрятного вида детина, подпоясанный при этом новеньким трехцветным шарфом и прикрывающий всклокоченные, давно не знавшие стрижки лохмы треуголкой с огромной кокардой, завидев хорошо одетого мужчину, то ли оценив его комплекцию, то ли из извечной мстительности оборванцев аккуратистам, хрипло окликнул Эжена. – Эй, гражданин. Да, ты, это я к тебе обращаюсь. Подсоби-ка мне с телегой, проклятые колдобины, все кости растрясешь на них. Как есть, застрял. А меня люди ждут, между прочим.
Эжен Руонвиль: Первым порывом Эжена было отчаянное желание послать кучера ко всем чертям. «Каналья!», - мысленно выругался бывший маркиз. Но вид заговорившего с ним человека, особенно шарф, которым он был подпоясан, и кокарда на шляпе своё дело сделали. Гражданин Руонвиль замедлил свой шаг, и взгляд голубых глаз скользнул по телеге, её содержимому и остановился на колесе. – Да, не повезло тебе. Говоришь, граждане в секциях тебя ждут? – хорошее настроение взяло верх над явным нежеланием терять время и предпринимать какие-либо усилия. Отказаться? Но это значит явно дать понять, что он до сих пор относится к простому народу как третьему сословию. А этого делать не стоит. Его друзья из числа членов клуба Кордельеров подобного поведения явно не поняли бы. Сослаться на неотложные государственные дела? Можно, конечно. Однако по пути на задание было бы верхом глупости кричать посреди улицы, что ты агент КОБа. Поэтому Эжен приблизился к телеге, и непринуждённо ударил по одной из бочек кулаком, пытаясь понять, чем они наполнены, и насколько тяжёлым окажется груз. Если эти бочки пустые, то работы тут на пять минут. Как говорится, с волками жить, по-волчьи выть. Думал ли когда-нибудь папаша маркиза или, к примеру, его дед, какие у их потомка будут друзья? Вряд ли… Но уж как получилось. А раз получилось так, то придётся оправдывать звание честного республиканца, хоть определённо не хочется пачкать руки. – Чёртова австриячка, когда же мы увидим её голову в корзине? – привычно выдал он, кивнув на колдобины и плюнув сквозь зубы на землю. – Она находила деньги на то, что бы развлекаться со своими любовниками и устраивать балы, а вот на то, чтобы помочь простому народу… - он не договорил и со злостью махнул рукой. – Ничего-ничего, мы преодолеем все трудности, и ещё увидим, как и её саму, и её выродка, и всех прихвостней повезут к площади Революции. – Эжен довольно мрачно хохотнул. Он даже не испытывал особой антипатии к собеседнику. Руонвиль уже достаточное время общался с парижанами, чтобы привыкнуть к виду разного рода оборванцев. Дело у него было, конечно, срочным, но не настолько, чтобы не могло подождать совсем немного. И потому он самым деловым тоном осведомился. – Чем я могу тебе помочь? – уже прикидывая мысленно, как бы не испачкать модный сюртук.
Le sort: Бочка глухо вздрогнула от удара, она не была пустой, но не казалась и полной. К тому же где-то неподалеку раздалось тут же короткое сдавленное восклицание. Правда в шуме, стоящем на улице, трудно было определить природу этого звука, не исключено, что обмолвился кто-то из прохожих. – Эй, потише, - неожиданно недовольно отреагировал на невинный жест Руонвиля кучер. – Любишь барабанить, так иди в барабанщики. А попусту руками не размахивай. В паре из них порох, - санкюлот предостерегающе кивнул головой на свои сокровища. – Велено увезти подальше, а то народ сегодня бузит не к добру. Ты мне плечиком, плечиком приподними край телеги, а я мигом колесо прилажу. Добротный сюртук своего волей случая помощника он явно не намерен был беречь. – Австриячка, говоришь, - обрванец шумно утерся рукавом, поглядывая на Эжена исподлобья. Открыто глядеть на мир бедолаге мешали торчащие во все стороны из-под треуголки спутанные волосы. – Правильно мыслишь, от них, кровопивцев, все наши беды. Вот только небось не бабское это дело - дороги мостить. Последовал короткий смешок, кучер полез в телегу за инструментами, но, продолжая шарить где-то в соломе, внезапно обернулся и спросил: - Сам-то ты кто, гражданин. У больно одежа у тебя ладная…
Эжен Руонвиль: -Я честный республиканец, хороший друг гражданина Эбера, наверное, слышал о таком, - с два слышной насмешкой в голосе отозвался Эжен. Он сказал всё, что нужно было знать его собеседнику. Слова эти он повторял уже не раз. Во-первых, сказанное было правдой, проверить которую при желании мог каждый. Во-вторых, прикрываться авторитетами всегда было очень удобно, а в Париже далеко не каждый решился бы оспорить авторитет Папаши Дюшена. Так что произнёс это гражданин Руонвиль, почти не думая. А в сознании его тем временем зазвонил колокольчик, который всегда предупреждал Эжена об опасности. Порой он принимался звонить даже раньше, чем до бывшего маркиза начинало доходить, что именно не нравится ему в ситуации... Вот и сейчас. Он почти не обратил внимания на голос, который раздался в тот момент, когда Руонвиль постучал по бочке, поскольку на улице было шумно. И потому голос этот прозвучал на грани слышимости. Другое дело то, как исподлобья смотрел на него кучер. Но и это не главное. Эжен ведь знал, что с первого взгляда он обычно нравится только женщинам, после короткой беседы – завсегдатаям клуба и депутатам Конвента, которые сидят на Горе, а простые санкюлоты, пока не пообщаются с ним поближе, обычно держатся настороженно... Но вот порох. Кто мог приказать везти его без охраны в такой момент да ещё и разрешить рассказывать об этом первому встречному? Почему его перевозят не Национальные гвардейцы? И зачем его вообще перевозить, если войска должны поддержать восстание? На лице гражданина Руонвиля появилась улыбка, ласковая, почти вкрадчивая. Он оглянулся назад, просто чтобы знать обстановку у себя за спиной. На всякий случай. Никогда не стоит действовать необдуманно, даже если опасность имеет шанс оказаться воображаемой, например, как сейчас. Этот кучер вполне может быть простаком, перепившим вина и решившим показать свою значимость. – А ты думаешь, что порох взорвётся, если слегка хлопнуть по бочонку? О, сразу видно, гражданин, что ты человек не военный. От этого вреда не будет, поверь. Как же тебе доверили такой груз? И куда ты его везёшь? Может быть, я смогу подсказать более короткую и безопасную дорогу? – Эжен не сделал пока что попытки наклониться и попробовать приподнять край телеги. Но и не отходил от неё ни на шаг. Просто стоял и задавал вопросы.
Le sort: За спиной Эжена не обнаружилось ровным счетом ничего опасного или подозрительного. По крайней мере никакого эскорта у телеги с «порохом», как совершено верно подметил бывший маркиз, не имелось, а люди на улице спешили по своим делам, обращая на скособоченную телегу ровно столько внимания, сколько обычно обращают внимания на любое препятствие, перегораживающее дорогу. – Уж больно ты, гражданин, любопытен, - хрипло рассмеялся возница, деловито подтянув трехцветный шарф на поясе. – Чем дорогу подсказывать, давай сначала колесо приладим. Иначе на чем ехать-то? Волоком лошадки не справятся. Закончив ковыряться под козлами, он с самым невозмутимым видом выложил на дорогу новый нагель взамен треснувшего и специальный, обмотанный ветошью, молоток, которым в пути извозчики обычно загоняют на место стопорящий клин. А затем принялся осматривать пострадавшее колесо. – Повезло, ступица цела. На пять минут работы. Кто мне что доверил и куда я еду – не твоего ума дело, - физиономия санкюлота преисполнилась важностью якобы данного ему поручения. – От толчков да пинков, порох, может, и не рванет, а от огня запросто. Пожар вон, дым видишь? Кучер ткнул пальцем в небо в буквальном смысле этого слова, на фоне яркой майской синевы неуместными серыми кляксами ползли над крышами домов рваные пятна дыма. – По такой жаре пара кварталов, как пить дать, выгорит. Так что давай, возьмемся дружненько. Или тебе сюртука жалко? – Внезапно «догадался» немытый обладатель трехцветного шарфа. – Так ступай тогда, коли мараться не хочешь, я кого другого подсобить попрошу. Последняя фраза была сказана настолько благодушно, что при определенных обстоятельствах это могло расцениваться, как желание под благовидным предлогом избавиться от помощника, оказавшегося не в меру дотошным. А может, Руонвиль оказался слишком патриотом для своего приличного костюма, как знать.
Эжен Руонвиль: Тревога Эжена никуда не делась. Скорее, только усилилась, тем более он так и не сумел определить, насколько полна та бочка, по которой он стукнул. Звук был какой-то странный. А повторить опыт Руонвиль пока что не решился. Тем не менее, он ощущал явное удовлетворение от того, что кучер, показавшийся ему подозрительным, никуда не может деться, по крайней мере, пока не починит колесо. – Конечно, не хотелось бы, чтобы порох взорвался. Правда, пожар далеко, так что время у нас есть. – Эжен сделал вид, что хочет скинуть сюртук. Он отбросил назад полу и переступил с ноги на ногу, явно показывая, что вот-вот возьмётся за дело. – Не думай обо мне плохо, гражданин. Что значат такие мелочи, как наша одежда, в сравнении с нуждами народа и нуждами революции? Патриоты должны помогать друг другу. Но ты ведёшь себя неосмотрительно, не стоит сообщать первому встречному, что у тебя за груз. Да и без охраны везти его опасно. – В этот день он не раз замечал рекрутов Национальной Гвардии на улицах, их было даже больше обычного. И именно это подсказало гражданину Руонвилю выход. – Нужно поставить в известность тех, кому по долгу, возложенному на них Республикой, положено разбираться в таких делах. Сам понимаешь, дорога дальше будет не лучше. А вдруг там ситуация повторится или окажется куда серьёзнее? Вдруг ты в следующий раз и ступицу повредишь? Так не годится. Мы все, дети нашей свободной Родины, должны действовать осмотрительно, враги не дремлют... – бывший маркиз вновь разговорился. Впрочем, это только со стороны можно было подумать, что он начал любоваться и революционными фразами, которые придумывал на ходу, и собственным голосом. На самом деле, он весьма внимательно следил за кучером. Если тот не станет возражать, то уже через несколько минут Руонвиль продолжит свой путь и забудет об этой встрече. – Национальная Гвардия обеспечит тебе должную защиту от всякого рода неожиданностей. И, скажи, Комитет Общественной Безопасности в курсе того, какой груз ты перевозишь по улицам? Если нет, надо бы сообщить, сам понимаешь. – Сейчас в его словах послышались озабоченные нотки, но в целом сам тон оставался более чем доброжелательным.
Le sort: – Но ты же честный патриот, гражданин? – с неожиданной насмешкой в голове парировал возница. – Друг гражданина Эбера? Видно было, что рассказанное о себе Руонвилем этот оборванец мимо ушей не пропустил. Деловито подбоченясь, он остановился напротив Эжена, многозначительно поглядывая то на колесо, то на сиротливо торчащую ось. И на чумазом лице санкюлота явно читалось презрительное «Все вы, чистоплюи, сильны болтать и командовать, работать кто будет?!» – Так с чего мне считать тебя первым встречным? И с чего тебе беспокоиться о моем грузе? Я ведь не украл его, сам понимаешь, мне его доверили. Тот, кто отдал мне приказ, знал, что делать и как. У меня и документы имеются. Ишь, разволновался. Охрана, Комитет Общественной Безопасности. Тебя послушаешь, вокруг одни предатели. Кучер огляделся с демонстративным испугом, словно его окружали воинствующие аристократы с белыми знаменами. Однако спешащие по своим делам граждане «да здравствует король, да здравствует монархия!» кричать явно не собирались. – Если ведаешь, кто в округе враг республики, сообщи, куда следует. Чего зря паниковать, роялистам, небось, только этого и надобно. А мне приказано не привлекать к этим бочкам внимания, ехать тихонько, не спеша, и ни одна собака не позарится на старое сено и простую телегу, смекаешь. И чем дольше я тут стою, тем больше на нас глазеют. Это не дело. Не хочешь под телегу лезть, давай, я сам. Ты только клин вовремя загони, - он ткнул пальцем в ось, демонстрируя Руонвилю, куда именно нужно заколачивать нагель. – Осилишь, товарищ?
Эжен Руонвиль: Эжен оказался несколько растерян, хоть по его внешнему виду, как всегда спокойному и самоуверенному, определить это было сложно. Гражданин явно не хочет обращаться к властям. Будь у самого Руонвиля причины избегать вмешательства Национальной Гвардии или КОБа, разве он стал бы открыто заявлять об этом? Нет. Он постарался бы изобразить, что совсем не против подобного вмешательства, просто не хочет зря беспокоить занятых граждан. Если ты враг республики и не самоубийца, ты и должен действовать именно так. -Конечно, гражданин, сейчас я помогу тебе. – Взгляд голубых глаз казался открытым и честным. По крайней мере, Эжен старался, чтобы он выглядел именно таким. – Говоришь, надо клин загнать? Что ж, не думаю, что это большая проблема... Между тем, Руонвиль не трогался с места. Более того, он даже ногу в дорогом начищенном сапоге поставил на одно из неповреждённых колёс. Сюртук он так и не снял. И на то была своя причина. Сзади, под этим сюртуком у него висели ножны, в которых находился достаточно короткий – примерно с ладонь в длину – обоюдоострый кинжал. На всякий случай, как говорится. Приятно иметь козырь в рукаве, о котором не подозревают партнёры. Иногда именно этот козырь и может решить исход всей партии... Эжен думал. И думать приходилось быстро. Вдруг этот человек уполномочен Коммуной перед восстанием перевезти порох в нужное место? Но, чёрт побери, почему он тогда рассказывает об этом? Не проще ли было сообщить, что он везёт продовольствие в секции? У Руонвиля на лбу не стоит штампа, который свидетельствует о том, что он не является жирондистом или их пособником. А если это враг их революционной Родины, то тем более... Говоря о своём грузе, он только навлечёт на себя лишние подозрения... Странно. Очень странно всё получается. И для гражданина Руонвиля было бы куда логичнее и проще пройти мимо. Помочь незнакомцу и забыть об этой встрече, просто отправиться выполнять порученное ему задание. Если ему что-то мешало, так это ненависть. Он вполне искренне, до глубины души ненавидел всех тех, кто развлекался, радовался жизни, когда он прозябал в своём бедном имении, не зная, что предпринять. И все подозрительные в его сознании невольно становились помощниками тех, на кого распространялась ненависть бывшего маркиза. -Но для начала мы решим так. Покажи-ка свои документы. Я посмотрю на то, что там написано. И на то, чья подпись стоит внизу. А потом ты поедешь дальше. Если тебя не устраивает такой вариант, я прямо сейчас зову гвардейцев. Можешь считать, что имеешь дело с представителем Комитета... Он прекрасно понимал, что этот санкюлот просто не может оказаться в изысканном салоне, где у Руонвиля были дела. Стало быть, сейчас, он может сыграть ва-банк. Чтобы убедиться, что здесь всё чисто, что его подозрения напрасны.
Le sort: Взгляд санкюлота сделался внезапно пронзительным, уперся прямо в лицо Руонвилю. И было видно, что Эжена, вместе с его прозвучавшим только что предупреждением, придирчиво оценивают. Насмотревшись вдоволь, человек в треуголке с кокардой дружелюбно (если бы не настороженное выражение глаз) улыбнулся: - Конечно, гражданин. Документы так документы… И в следующую минуту, вместо того, чтобы доставать свои мандаты, он цепко ухватил «представителя Комитета» за руку и заорал на всю улицу: - Граждане, держите, хватайте! Роялиста поймал! Не дайте этой сволочи контрреволюционной улизнуть! От этого вопля предусмотрительные прохожие поначалу шарахнулись в сторону от телеги, но несколько доброхотов (мир не без добрых людей, то есть не без истинных патриотов), наоборот, бросились к сцепившимся мужчинам. И на первый взгляд симпатии их были на стороне возницы. Тот был оборван и демонстративно увешан с ног до головы республиканскими триколорами, Эжен, наоборот, хорошо одет и ухожен. К тому же ушлый кучер опередил со своим опасным обвинением Руонвиля, намеревающегося сделать то же самое, а простодушная толпа привычно реагировала по принципу «кто первый, тот и прав». Я буду краток, даю так сказать возможность попытаться сбежать или остаться ) И то и другое по-своему опасно
Эжен Руонвиль: Положение было не самым лучшим. Да что там! Оно было просто отвратительным. Если кто-то захочет обыскать Эжена и найдёт бумаги безвременно почившего английского шпиона, то можно не сомневаться, что закончит свои дни гражданин Руонвиль на ближайшем фонаре, по злой иронии судьбы обвинённый в контрреволюции. Впрочем, оценивающий взгляд не прошёл незамеченным. Эжен, разумеется, не знал, что вслед за обещанием показать документы последует это наглое обвинение. Однако же мог догадаться, что без сюрприза здесь не обойдётся. Теперь до него не могло не дойти, что перед ним враг. Как иначе расценить происходящее? Впрочем, Руонвиль это не думал, для раздумий было слишком мало времени. Он это чувствовал. И потому тело среагировало само, практически моментально. Вторая рука бывшего маркиза оставалась свободной. И он резко ударил кулаком в солнечное сплетение подозрительного кучера. Обычно после такого удара мало кто мог устоять на ногах, но его противник весьма впечатлял своим внешним видом, и в данном случае за результат Эжен не поручился бы. Но ему и нужно было только сбить этому типу дыхание и слегка ослабить его хватку. После этого можно было бы попытаться благоразумно скрыться, затеряться в толпе. Шанс, должно быть, был. Но гражданин Руонвиль им не воспользовался. По-своему он был смелым человеком – иначе и не выбрал бы для себя то занятие, с помощью которого сейчас зарабатывал на жизнь. Да и ненависть порой не только ослепляет, а, бывает, и помогает найти выход из положения. – Всем стоять! – рявкнул он на приближавшихся горожан. При чём голос звучал явно решительно, как у человека привыкшего руководить толпой. – Именем Революции! – главное перехватить инициативу. Эжен знал психологию санкюлотов, не даром уже достаточно долго жил в Париже. И потому далее последовала короткая, но очень эмоциональная тирада, направленная на кучера. Выражениям бывшего маркиза позавидовали бы и сапожники, и рыночные торговцы. Несколькими фразами он обозначил всё, что думает о ситуации, о матери своего противника и даже об его лошади. В этот момент весь аристократизм Эжена непостижимым образом исчез. И это была не просто игра на публику. Какая уж там игра, когда ты рискуешь головой. Он дал выход все своей накопившейся злости. К тому же эту злость подхлёстывал ещё и банальный страх, ведь даже весьма смелые люди порой ему подвержены. – Это враг народа! - более чем уверенно закончил он, обращаясь к гражданам. – Посмотрите, что он везёт в своей телеге, и всё станет ясно. Не дайте сбить себя с толку и позовите национальных гвардейцев! Смерть сторонникам Капета!
Le sort: - И что же это я везу в своей телеге? - С трудом разгибаясь после удара прохрипел санкюлот. Первое время он не мог соперничать с красноречием Руонвиля, не хватало дыхания, но, будучи по природе человеком довольно крепкой комплекции, много времени на пылкий монолог обладатель трехцветного шарфа Этьену не выделил. – Выругавшись не менее заковыристо, чем пытающийся завоевать симпатию толпы Руонвиль, он презрительно пнул борт своей невзрачной колымаги. - Этому гражданину что-то не дает покоя моя телега, привязался, мерзавец, прямо на улице. Скажи, что ты везешь, да куда. Я тебе дорогу покажу. Человек в треуголке лгал совершенно невозмутимо, в очередной раз подтверждая подозрения бывшего маркиза в том, что он имеет дело с врагом. Однако разговор их про порох, да и вся история с колесом оставалась тайной для собирающихся зрителей, и любая ложь в подобной ситуации могла сойти за истину. – Вот, любуйтесь, сено у меня, - возница демонстративно схватил клок соломы и, зажав его в кулаке, помахал перед носом озадаченной толпы. – Казенное, фуражное, от пожара спасаю. На что и документы имеются, - он важно похлопал ладонью по грязной куртке, не спеша при этом показывать обещанные уже не первый раз бумаги. – А есть ли документы у этого красавчика? Да вы только гляньте на него! Руба-а-ашечка белая, сюртучок с иголочки… Кто он таков, чтобы прикрываться именем нашей народной революции?! Зовите скорей солдатиков, а главное, не дайте этому типу под шумок сбежать. Продолжая возмущаться, санкюлот постепенно отступал все дальше от Эжена и ближе к своей упряжке из пары лениво переступающих с ноги на ногу лошадок. – А и правда, давайте солдат кликнем, - поразмыслив, предположил кто-то из граждан. – А кто солдаты? Мой сосед Анри-башмачник служит в Национальной гвардии сержантом, - запротестовал мужчина средних лет во фригийском колпаке, - Да и ты сам, парень, небось военнообязанный. Мы солдаты и есть, это ж наша революция (слова возницы о "нашей революции" упали а благодатную почву, представители народа любят ощущение собственной значимости). Ну-ка, граждане, давайте разбираться будем. Держите их обоих да проверьте документы, что за люди, кто да откуда. А потом, если нужно, и телегу осмотрим.
Эжен Руонвиль: Мотив Карманьолы всё крутился в голове. С этим Эжен ничего не мог поделать. А вот достать, пока его не схватили и не принялись искать бумаги насильно, свои собственные документы, на имя гражданина Руонвиля, которые он всё время носил с собой во избежание недоразумений, мог. Что он и сделал весьма поспешно. – Вот мои документы, граждане, - он буквально сунул их под нос гражданину в красном колпаке. Там не было указано ничего особенного и, разумеется, не называлось место службы. Но такие бумажки были у каждого честного парижанина. – А теперь проверяйте бумаги этого типа. И, главное, содержимое его бочек. И чёрт меня побери, если у него есть разрешение на вывоз того, что там находится. – Эжен на миг замолчал, сделал пару глубоких вдохов. Надо успокоиться. Просто успокоиться, и всё будет нормально. – Да, мы, граждане, солдаты этой революции. Мы отбросили врагов от Парижа, мы разобрались с Капетом. Но среди нас есть те, кто уполномочен Республикой искать и наказывать врагов, которые маскируются под честных патриотов. Доставьте нас обоих в Комитет Общественной Безопасности. Вы же не хотите, чтобы преступники ушли от наказания? А где лучше разберутся, как ни там? – он видел, что кучер намеренно отходит подальше, приближаясь к упряжке. Но пытаться самому остановить его было вряд ли возможно. Если бы Руонвиль оказался верующим человеком, сейчас в пору было бы помолиться Богу, ведь, по сути, правда была на его стороне. По крайней мере, бывший маркиз был убеждён в этом. Впрочем, проблема состояла в том, что верующим человеком он не являлся. – Но сначала откройте эти чёртовы бочки. Перед вами предатель. Террорист, который хочет взорвать Париж и устроить беспорядки. Просто откройте их или, клянусь, каждый, кто находится здесь, окажется завтра же в Консьержери за пособничество контрреволюции! – может быть, Руонвиль был сейчас совсем не в том положении, чтобы угрожать кому-либо, однако он всегда твёрдо знал, что лучший вид защиты – это нападение. Сейчас он не кричал. Но голос его звучал убеждённо и твёрдо. Видно, что этот человек знает, что говорит. Он шагнул ещё ближе к тому типу в колпаке, который вспоминал своего соседа башмачника Анри, чувствуя, что тот может оказать влияние на толпу. Голубые глаза Эжена смотрели в упор на него, и бывший маркиз произнёс чётко и раздельно. – Этот человек сам сказал, что везёт порох. Промедление грозит опасностью всем нам. Остановите его. – А в мыслях, не смотря ни на что, всё вертелось: «Под грохот пушечной пальбы, мы дружно выйдем для борьбы!». Эжен невольно усмехнулся. И насмешка эта относилась только к самому себе. Попал он в ситуацию...
Матильда де Людр: Покинув гостиницу на улице Святого Мартина, мадемуазель де Людр вновь оказалась наедине с незнакомым ей городом, но на этот раз в небе ярко светило солнце, девушка чувствовала себя выспавшейся и отдохнувшей, и даже больная нога, спасибо ловким рукам доктора Бонневиля, причиняла Матильде скорее неудобство, чем реальную боль. Скверное настроение не в счет, торопливо шагая прочь от гостиницы, мадемуазель постепенно уверила себя в том, что все, что ни делается – к лучшему. Не повздорь она сейчас с леди Блэкней, наверняка, ей пришлось бы долго и путано объясняться с актрисой по поводу комиссара Рено. А теперь ее совесть перед де Вильневом чиста – о нем она нечего никому не рассказала. Как и о себе, как и об истинных причинах их появления в Париже… Размышления девушки были перерваны видом сборища, напрочь перегораживающего улицу. Вообще Матильда уже успела уразуметь, что сегодня в Париже что-то неладно: уж больно суетливыми казались прохожие, а особенно ненавистные роялистке солдаты с трехцветными кокардами. Те, что попадались ей по дороге, заметно спешили куда-то. А главное, - жизнь в партизанском отряде не прошла для мадемуазель даром, - наметанный глаз вандейской мадонны сразу определил, что штыки у национальных гвардейцев примкнуты, как по команде к бою, значит, эти республиканские мерзавцы в любой момент готовы пустить их в ход. С одной стороны это пугало, разгуливать по улице стало еще опаснее, чем вчера. С другой стороны – радовало. Если у «патриотов» неприятности, у роялиста на душе праздник. И все же, наткнувшись подряд на два деловито марширующих куда-то отряда, Матильда предпочла продолжить путь по улицам поспокойнее, даже если идти в результате придется дольше. И вдруг, вот незадача, - толпа. Граждане собрались вокруг груженой телеги, возле которой стояли двое мужчин, один оборванец, как водится, обвешанный республиканскими регалиями, второй – хорошо одетый и ухоженный господин. И в первый момент ситуация напомнила мадемуазель ее вчерашнюю стычку с патрулем. Девушка невольно замедлила шаг, тем более, что просто так миновать толпу ей в любом случае не удавалось, - и прислушалась.
Le sort: Документы Руонвиля немедленно пошли по рукам, демонстрируя огрехи коллективного правосудия. Каждый хотел взглянуть и высказать свое мнение. – Теперь ты, - велел человек в красном колпаке кучеру, и тот, сквозь зубы продолжая возмущаться, дескать, нет, чтоб помочь поставить колесо на место и по быстрому арестовать шпиона роялистов, устроили тут… протянул ему какой-то потрепанный на сгибах лист бумаги. – Как по мне, - оглядев толпу, резюмировал деятельный сосед башмачника Анри, документы в порядке у вас обоих, граждане. Бумага, она все стерпит. Значит, ты говоришь, что он пытался выведать, что ты везешь? А ты, гражданин хороший, говоришь, что в бочках порох? Парижане-зрители, в любой момент готовые превратиться в тюремщиков, а то и в палачей для того из двух подозреваемых, кого они сочтут врагом республики, оживленно переговаривались, строя гипотезы относительно происходящего. – Ничего не попишешь, бочки придется открывать, - подытожил самовызвавшийся инициатор народного дознания, то ли и правда испугавшийся угрозы Эжена отправить их всех в Консьержи за недостаток бдительности, то ли настороженный словом «порох», то ли просто уповая на очевидную необходимость подобной проверки. – Эхх, граждане, - обречено махнул рукой возница, злобно зыркнув на Руонвиля, - Будь тут поблизости национальные гвардейцы, расстреляли б вас, как мародеров. Теперь он стоял у самых козел, придерживая лошадей под уздцы, скорбно шмыгая носом и довольно убедительно изображая сельского увальня. - Задерживаете груз, громите народное имущество… фураж в бочках, старый овес лошадям на прокорм. – Не боись, уж мы овес от пороха отличим небось, - последовали смешки из толпы. –Отличайте, коль делать нечего, - так же равнодушно предложил кучер. – Только все скопом на телегу не ломитесь, и так колесо сломано. – Тоже верно. Эй, ты, ты, и вот ты… - мужчина в красном колпаке кивнул трем парням поздоровее, - снимайте бочки с телеги. Горожане тут же бросились выполнять распоряжение, осторожно спустив на землю последнюю из стоящих на телеге бочек. Затем еще одну. Первую в этот момент уже кинулись вскрывать особо нетерпеливые граждане. Дальше события развивались с неожиданной стремительностью. – Обождите, я вам помогу, - объявил возница, якобы посочувствовав надрывающимся на телеге добровольным грузчикам. И полез за ними. Он вскочил наверх, однако не в кузов телеги, а на козлы, попутно выхватывая из-под тюка сена пистолет. – Н-но, пошли! Испуганные громогласным окликом и подчиняющиеся хлестнувшим по бокам вожжам, лошади вразнобой дернули с места, лишенная колеса ось опасно скребла по брусчатке, и от этого телегу заносило боком. Не удержавшись на ногах во время рывка на ногах, проверяющие полетели на землю, за ними посыпались бочки. – Держи его! Хватай! Сбежит, гад! Умчатся прочь на развороченной телеге кучер, конечно же, не мог. Да он и не пытался. Даже напротив, соскочил с козел, позволяя лошадям ломиться через толпу без понуканий. И из пистолета если присмотреться, метил не в преследователей, а в бочку, что в этот момент открывали санкюлоты.
Эжен Руонвиль: Кучер выглядел настолько своим и вёл себя настолько естественно, что любого другого это могло сбить бы с толку. Но только не того человека, которого он только что пытался выставить врагом народа. Впрочем, сейчас Эжену нужно было радоваться хотя бы из-за того, что граждане удовлетворились теми документами, которые он им отдал, не требуя большего, и пока что не пытаясь применить силу. Это был совсем неплохой расклад. Он сам в подобной ситуации вёл бы себя куда более подозрительно и придирчиво. А людям ведь свойственно мерить всех по себе... Но слова его, кажется, действительно действие своё возымели... Когда горожане бросились досматривать телегу, он даже на миг затаил дыхание, ведь на окну стояла не только голова этого подозрительного типа, но и его собственная... Нет, не мог гражданин Руонвиль обмануться, чутьё его никогда не подводило. Его пристальный взгляд был прикован к телеге. Поняв, что бумаги проверены, более того, досконально изучены, он протянул руку, ожидая, когда их вернут, и сделал весьма выразительное и, даже можно сказать, нетерпеливое движение пальцами, поторапливая владельца фригийского колпака. Если Эжен и ждал чего-то, при чём с той же надеждой, с какой истинные верующие ждут чуда, так это появления национальных гвардейцев. Ему было нужно только одно – чтобы их доставили в Комитет Общественной Безопасности. Бывшему маркизу это не грозило ничем, кроме потери времени. Тогда как кучеру пришлось бы очень постараться для того, чтобы объяснить своё поведение и не угодить в гости в Святой Гильотине... – Открывайте-открывайте, - начал было Руонвиль, уже почувствовавший себя хозяином положения. Он не сделал ни шага, поскольку любое движение здесь могло сойти за провокацию, и только наблюдал за происходящим. Эжен даже не осознавал, что при этом он улыбается. Это была странная улыбка, улыбка победителя, который не хочет демонстрировать своё торжество. На самом деле, арест очередного подозрительного не сулил Руонвилю никакой личной выгоды. Разве только моральное удовлетворение. С другой стороны, чего стоит вся наша жизнь без этого удовлетворения? – Никогда не стоит терять бдительность, граждане, враг не дремлет. И наша прямая обязанность... – Бывший маркиз договорить не успел. Кучер оказался на козлах так быстро, что остановить его никто не сумел. Лошади рванулись вперёд, а подозрительный тип, на первый взгляд так похожий на настоящего республиканца, схватился за пистолет. Из-за своей мнительности Эжен был уверен, что пуля должна достаться непременно ему. Он пригнулся, ища за кем бы из санкюлотов укрыться, это получилось почти непроизвольно. И тут заметил, что дуло смотрит на бочонок. – Да что б вас!... – это было восклицание, не больше. Просто эмоции. И именно эти эмоции заставили Руонвиля упасть на мостовую. Физиономией вниз.
Матильда де Людр: Первое впечатление часто обманчиво. Так произошло и на этот раз. Хорошо одетый мужчина, которого Матильда поначалу приняла за жертву слепой ярости патриотов, определенно, жертвой не был. Если судить по его пылкому красноречию, обличающему врагов революции и пугающему парижан Комитетом Общественной безопасности. «Республиканцы грызутся между собой, наконец-то!» – решила было мадемуазель де Людр, успокоенная и разочарованная одновременно. И опять не угадала. Не дожидаясь окончания разбирательств, девушка начала потихоньку проталкиваться через собравшуюся толпу в надежде поскорее миновать место, где ей, как выясняется, явно нечего было делать. И в этом момент кучер, чья телега попала под подозрение, - на вид санкюлот-санкюлотом, - внезапно взялся геройствовать. Призывы схватить негодяя смешались с испуганными возгласами людей, уворачивающихся от пришедшей в движение телеги и посыпавшихся с нее бочек. Кто-то бросился к лошадям, пытаясь остановить телегу. Большинство же предусмотрительно бросилось в рассыпную, не желая быть ни задавленными, ни застреленными. К сожалению, в сложившейся ситуации Матильде с ее непривычной хромотой заметно не хватало проворства. Какая-то дородная женщина с размаху налетела на девушку, больно задев плечом, а потом мадемуазель оказалась один на один с катящейся прямо на нее бочкой, больно ударившей баронессу под колено и вынудившей, оступившись, повалиться на мостовую.
Le sort: … Разорвало! Пожелание, что гражданин Руонвиль не успел закончить в слух, достигло все же небесной канцелярии в полном объеме. Сначала грохнул пистолетный выстрел, а потом рвануло по-настоящему, Бочка, в которую метил стрелок, разлетелась в щепки, попутно разбросав вертевшихся поблизости любопытных. Следом за ней, вторая, стоящая на земле рядом. В домах напротив жалобно звякнули, вылетая, оконные стекла, и улицу мигом затянуло едким дымом. Забористая ругань тех, кого не зацепило взрывом, мешалась со стонами тех, кому повезло меньше, и истошными (куда ж без этого) женскими воплями. На Эжена свалился какой-то оглушенный гражданин, сверху их обоих осыпало мелкими, колючими и кое-где тлеющими обломками древесины, но бывший маркиз смело мог считать, что он легко отделался. Гражданин в красном колпаке лишился своего замечательного головного убора, он сидел на дороге, растерянно прижимая к лицу ладони, из-под которых обильно струилась кровь. Рядом валялось несколько тел, остальные участники драматической сцены казались мечущимися в дыму фигурами некой причудливой фантасмагории. Однако хаос, вызванный взрывом пороха, оказался все же не таким всеобъемлющем, как, вероятно, рассчитывал человек, стрелявший в пороховую бочку. Во всяком случае граждане, поднаторевшие за четыре года в уличных боях, не дали виновнику погрома улизнуть безнаказанно. Сквозь пелену дыма слышались ликующие возгласы пленивших врага революции патриотов. … Бочка, с которой так неудачно (или вернее удачно, потому что это падение спасло девушку от последствий прозвучавшего на улице взрыва) столкнулась Матильда, от удара остановилась, закачалась, а затем днище ее и вовсе вывалилось, и оттуда показалась растрепанная женская голова в съехавшем на бок чепце. Женщина, стоя на четвереньках, пыталась выползти из своего ставшего в одно мгновение таким ненадежным тайника, и, судя по неуверенным движениям, у нее кружилась голова после пары головокружительных кульбитов, что проделала злосчастная бочка после падения с телеги.
Эжен Руонвиль: Результатом всех опасений стал гулкий выстрел, но Эжен даже не успел порадоваться тому, что пуля не попала в него самого. Да и чему тут, собственно, радоваться, если бывший маркиз и впрямь неплохо рассчитал траекторию выстрела? Ответом же выстрелу, при чём ответом, который последовал почти моментально, стал взрыв бочонка с порохом... Эжен лишь почувствовал, как кто-то упал на него сверху, придавив к мостовой своей тяжестью. А потом прогремел ещё один взрыв... Дышать было тяжело, воздуха не хватало, и приходилось жадно глотать его ртом. Запах пороха перекрывал все прочие запахи, даже запах крови, который Руонвиль тоже знал неплохо. Бывало, что эти запахи буквально сводили его с ума, заставляли сердце биться чаще от ощущения вседозволенности. Но теперь был явно несколько иной момент. Боли Эжен не чувствовал. Значит, он не ранен? Он замер, прислушиваясь и к себе, и к окружающему миру, внутренне ожидая третьего взрыва. Но его не последовало. Он услышал лишь вопли раненых, женский визг и... ликование граждан, очевидно, схвативших преступника. Не смотря ни на что, то же ликование неожиданно проснулось и в душе бывшего маркиза. Так или иначе, он не ошибся. И именно благодаря ему вывели на чистую воду ещё одного врага революции. Руонвиль напрягся, стараясь сбросить с себя тело горожанина. Ему даже и в голову не пришло проверить жив этот человек или нет. Республике необходимы жертвы. И порой отдавать жизни за неё приходится и честным патриотам, и просто случайным людям.... -Ну, я ведь говорил! Чёрт... Я же предупреждал... – слова Эжена, скорее всего, потонули в общем гуле. Далее последовало несколько ругательств, которые скорее напоминали стон. Кое-как откатив в сторону лежавшего на нём санкюлота, он сел, потом, почти сразу же, поднялся, опираясь руками о мостовую. Взгляд скользнул по улице, по домам с выбитыми стёклами, по толпе горожан, задержавших преступника. О самом Руонвиле пока что вроде как и забыли... Бочки. Не рванёт ли ещё какая-нибудь из них? Не отдавая себе отчёта, бывший маркиз оглянулся по сторонам... и тут заметил женщину, которая как раз из бочки и появилась. Тааак... Всё становится на свои места. Роялисты, скрывающиеся от правосудия? Просто подозрительные, по которым плачет гильотина, и которые пытаются сохранить свои жизни любой ценой? Не столь важно... Первым импульсом Эжена было закричать, указав на неё гражданам. Но он никогда не поддавался первым импульсам. Арестуют её – и что? Бывает, что какие методы допросов к ним ни применяй, эти бывшие молчат. Благодарность и доверие иногда могут дать больше, чем страх... Кажется, на незнакомку, появившуюся из бочки, никто больше не обратил внимания. Что ж, хорошо... Пробираясь сквозь толпу, Руонвиль решительно направился в её сторону. Его сюртук был испачкан кровью, но это была чужая кровь, да и она была плохо видна на тёмном фоне. Прежде тщательно причёсанные волосы растрепались, щека оказалась каким-то образом сильно поцарапанной... Заметив по пути собственную шляпу, валявшуюся возле владельца фригийского колпака, который мало того, что колпака этого лишился, так ещё и, кажется, был серьёзно ранен, Эжен шляпу поднял, радуясь тому, что она волею случая не сильно пострадала. И уверенно продолжил свой путь...
Матильда де Людр: В первые мгновения Матильда, оглушенная столкновением, своим падением и прогремевшим над улицей взрывом, лишь недоуменно взирала на пытающуюся выбраться из бочки женщину. Не предпринимая никаких попыток подняться самой и тем более помочь незнакомке. Однако когда взгляд беглянки, в отчаянии заметавшись по улице, наткнулся на лицо мадемуазель де Людр, и баронесса в полной мере оценила страх, что сквозил в широко распахнутых глазах дамы в чепце, этот страх подстегнул девушку к действию. – Не бойтесь меня, мадам. Я не причиню вам вреда, - горячо зашептала Матильда, порывисто, не смотря на резкую боль в ноге, вскакивая и протягивая незнакомке руку. – Скорее, скорее же, вставайте и следуйте за мной, пока вас никто не заметил. Вандейская мадонна надеялась, что в дыму и суете они легко смешаются с толпой, никто ведь не считал, сколько женщин собралось поглазеть на поломанную телегу. И тем более никто не запоминал их в лицо. А потом… Ох, что же потом? Преисполненная желанием во что бы то ни стало спасти эту несчастную, мадемуазель де Людр к сожалению не имела ни малейшего понятия, куда ее вести и где прятать. Есть ли у нее документы? Скорее всего, нет. Кто она такая? Как она попала в бочку? Была ли это попытка нелегально покинуть Париж, или побег из какого-нибудь из этих ужасных революционных застенков, откуда осужденных телегами вывозят на забаву толпе и на поживу вдове Гильотен? Тысяча вопросов вертелась в голове девушки. В том числе и тот, кто были люди, что организовали незнакомке телегу и эту бочку. Тревожно прижав ладонь к губам, Матильда привстала на цыпочки, пытаясь разглядеть, что случилось с кучером. Дым и людские спины мешали ей рассмотреть происходящее наверняка, но ликующие крики черни заставили сердце юной роялистки горестно сжаться. А потом мадемуазель де Людр увидела того, второго, что требовал поверить бочки. И этот человек, потерявший недавний лоск, но не потерявший уверенности в себе, направлялся… В их сторону? Первым рефлекторным желанием баронессы, особенно после вчерашнего общения с патрулем, было бежать прочь сломя голову. Но усилием воли девушка подавила в себе первый приступ леденящего душу страха. Бежать, значит, сознаться, что виновата. - Мадам, мадам! Вы меня слышите? – ее подопечная все еще растерянно озиралась, и Матильда вновь схватила беглянку за руку. – Вы моя соседка, гражданка Комбаль, запоминайте. Если вдруг спросят, я скажу то же самое. Меня зовут Матильда. Матильда Тюссо. Живу напротив, на улице… - Девушка лихорадочно перебирала в памяти малоизвестные ей названия парижских улиц, но ничего кроме улицы Святого Мартина, той самой, где стояла гостиница гражданки Кренон, на ум не приходило. – Святого Мартина, - сдалась мадемуазель де Людр, понимая, что времени гадать нет. - А ваши документы… Вы, наверное, обронили в суматохе…
Le sort: Женщина продолжала с почти безумной надеждой взирать на Матильду, так доведенный до отчаяния человек цепляется за любую даже самую призрачную возможность спасти свою жизнь. – Да, да, сделаю все, как вы говорите. Умоляю вас… Не выдавайте меня…им! Каким-то подсознательным чутьем беглянка угадывала, что мадемуазель де Людр – не одна из «них». А может, просто хотела в это верить. Тем временем граждане, окружившие захваченного ими врага революции, вспомнили и об Эжене. – Эй, а где же тот славный патриот, тот добрый гражданин, что предупреждал нас об опасности? – Послышались возгласы из толпы. – Неужели погиб? Гражданин Руонвиль, где ты?! То, что именно настойчивое желание бывшего маркиза досмотреть телегу, привело в результате ко взрыву, толпой в расчет не принималось. Если кто-то и считал иначе, высказывать подобную крамолу вслух он просто не осмеливался. Свобода крепнет щедрой кровью патриотов. И муками ее врагов. Эту нехитрую истину парижане усвоили одними из первых. Теперь ропот толпы был полон угроз, и выкрики: «на фонарь его, этого прихвостня Капетов!» на фоне прочих могли сойти за проявление милосердия. - Боже мой, этот достойный человек! – простонала женщина в чепце не разжимая губ. – Что теперь с ним будет?! Она наконец-то начала понимать, что произошло, и какую страшную цену вскоре заплатит ее спаситель за содеянное. Разъяренные видом собственной крови и подстегиваемые мстительными воплями пострадавших от взрыва парижане волокли своего пленника, по ходу щедро награждая его бранью и побоями, к ближайшему уличному фонарю. – Сейчас ты у нас попляшешь, выродок. Не хуже, чем на балу у проклятой австриячки!
Эжен Руонвиль: Ничего удивительного. Так бывало всегда, Эжен уже привык. Простые санкюлоты при первом знакомстве воспринимали его, конечно, не как врага, но как уж человека, не заслуживающего полного доверия, это точно. За то потом все убеждались, что они неправы. Сегодняшний случай – не исключение. Мысли о том, что сам гражданин Руонвиль мог только что погибнуть, очень быстро отошли на второй план. Быть может, со стороны могло показаться странным, но он вновь испытывал тот самый подъём, с которым сегодня вышел из кофейни. И вопреки всем доводам рассудка до чего же хотелось смешаться с этой толпой, с головой окунуться в её жадные крики, в полной мере ощутить силу стихии, сметающей всё на своём пути!.. От взрывов в голове всё ещё слегка гудело, мысли перескакивали с одного на другое, и вместе с тем бывшего маркиза захлёстывало отчаянное злое веселье, подогреваемое бранью парижан, готовых уже расправиться с его недавним противником... Впрочем, чувства – чувствами, а дело – делом. Можно, конечно, доставить себе удовольствие, не только полюбовавшись на то, как вздёрнут на фонарь врага народа, но и выдав ещё толпе женщину из бочки... Но Эжен уже рассудил про себя, что это будет не лучшим выходом. Кто они такие? Есть ли у них помощники? Как они достали столько пороха в Париже, и куда направлялись? Вопросы есть, а ответов на них пока что нет. Да, пока что... Только сейчас он заметил девушку, которая стояла рядом с женщиной, прежде скрывавшейся в телеге. Девушка эта была так близко, что просто не могла не заметить появление преступницы. И Руонвиль ждал, что вот сейчас она закричит, даст знать гражданам, что они задержали не всех тех, кого нужно здесь задерживать. Но... девушка молчала. Более того, Эжену показалось, что они обменялась парой фраз. Слов, правда, он не расслышал. Сообщница? Да нет, быть не может... Впрочем, раздумывать было некогда. В любой момент ситуация могла измениться, выйти из-под его контроля. Приходилось импровизировать, и бывшего маркиза радовало лишь то, что после взрыва прошло слишком мало времени, чтобы все могли прийти в себя и начать рассуждать взвешенно и трезво. А значит, если он сам по той же причине сделает что-то не то, это может в лучшем случае, пройти незамеченным. Ну а в худшем, быть списано на последствия опасности, которой подвергались, так или иначе, все присутствующие тут. -Меня зовут Эжен де Сен-Пуассо. – Тихо, но весьма твёрдо произнёс он, приблизившись к женщинам. – Если хотите остаться в живых, идите со мной. Я могу вам помочь. Решайте быстро, надо убраться хотя бы в соседний переулок до прихода гвардейцев. После чего он повернулся к толпе и крикнул, махнув рукой: -Всё в порядке, граждане! Я жив. Но здесь много раненых патриотов. Надо поскорее помочь им. Его голубые глаза вновь взглянули на незнакомок. Эжен постарался, чтобы взгляд его выглядел открытым и честным.
Матильда де Людр: Глядя в голубые глаза незнакомца, так запросто помянувшего в собственном имени оскверненное и втоптанное в грязь чернью аристократическое «де», Матильда внезапно почувствовала себя до отвращения беспомощной. Точно так же, как тогда, в Лоссэ. Тогда у нее было оружие и какое-то подобие власти остановить самосуд. И все это не помогло. Потому что де Вильнев решил, что враги не заслуживают снисхождения. Наверное, он был прав, наблюдая, как радостно санкюлоты обхаживают импровизированную виселицу, мадемуазель де Людр лишний раз убеждалась, - законы военного времени ничего общего не имеют с законами божьими и человечьими. Так что же может сделать одна все еще верящая в милосердие девушка? Ничего… Разве что на время принять безжалостные правила игры. Желание довериться уверенному голосу и прямому взгляду было велико. Если бы не разворачивающаяся за спиной мужчины казнь, к которой его недавние слова и поступки имели самое непосредственное отношение. «Однако, если мы откажемся ему повиноваться, где гарантия, что месье де Сен-Пуассо не сменит тут же милость на гнев и не выдаст нас на расправу толпе, которая сейчас почитает его за героя?» Баронесса прекрасно отдавала себе отчет в том, насколько опасна и для беглянки, и для нее самой сложившаяся ситуация. Одно неверное слово, одно движение… И на фонаре будут раскачиваться три тела вместо одного. Предложение поскорей покинуть место происшествия было разумным. Не зависимо от того, от кого оно исходило, и какие цели преследовал тот, кто якобы предлагал им помощь. Если он не поведет их прямиком в Комитет Общественной Безопасности… Но ведь следовать за месье далее, чем они сочтут нужным, их пока никто не неволит... Матильда молча кивнула. Ей нужен был повод отвести взгляд от лица де Сент-Пуассо, - девушка не хотела, чтобы этот человек видел сейчас ее глаза. Говорят, глаза – зеркало души, и мадемуазель опасалась, что это зеркало может ненароком выдать ее истинные чувства. И так же молча потащила женщину в чепце в сторону от толпы по направлению к ближайшему переулку. В эту минуту де Людр немного завидовала этой несчастной, ведь она сидела в бочке и ничего не видела, а значит не испытывает страха перед внезапно предложившим им содействие мужчиной.
Le sort: Женщина, до этого путешествовавшая по Парижу в фуражной бочке, глотая слезы, последовала за Матильдой и Эженом, безмолвно повинуясь воле двух людей, которые столь внезапно взяли на себя заботу о ней. Несколько раз дама пыталась оборачиваться, в ужасе оглядываясь на виселицу, но желание спасти свою жизнь пересилило, наконец, желание досмотреть до конца страшный спектакль, в котором она только чудом не сыграла главную роль. Эту троицу никто и не думал останавливать, толпа слишком увлечена была казнью и возней с ранеными, чтобы вглядываться в слезы на щеках или страх в глазах женщины и девушки или интересоваться помыслами размашисто шагающего рядом с ними мужчины. Вскоре эти трое свернули в ближайшую подворотню, а затем, миновав двор, через черный подъезд выбрались в грязный, опутанный бельевыми веревками, но главное, пустынный переулок. – Мадемуазель, месье… - тут беглянка все же позволила себе подать голос. Как обычно бывает с людьми охваченными крайним душевным волнением, сейчас ее переполняло чувство благодарности к своим спасителям. – Уповаю на милость божью, только Господь в силах отблагодарить вас так, как никогда не сумею я сама. Женщина пылко сложила руки в молитвенном жесте. Не смотря на давно не знавшее чистки платье, растрепанные в беспорядке волосы и грязный чепец, лицо ее (а по виду беглянке было около сорока) носило заметные следы былой красоты и хорошего ухода, руки бросались в глаза своей белизной и тонкостью, а все манеры выдавали аристократку так же верно, как моряка выдает походка, а гасконца или бретонца - характерный для их местности акцент.
Эжен Руонвиль: Всё складывалось не так уж и плохо, нужно было только получше разыграть доставшиеся Эжену карты. Он остановился, и его взгляд, быстрый и внимательный, скользнул сначала по окружающему их пространству, а потом по «спасённой» женщине. За ними никто не следил. По крайней мере, гражданин Руонвиль ничего подобного не заметил, а он имел некоторый опыт в подобных делах... Женщина... Да, не дурна собой. Во всяком случае, на вкус Эжена. Правда, в последнее время общался он в основном с простыми горожанками, и вполне был этим доволен. Но сейчас его предпочтения на любовном фронте не имели совершенно никакого значения. Главным было то, что женщина эта определённо принадлежала к «бывшим», это сразу становилось заметно, стоило лишь присмотреться к ней повнимательнее. Впрочем, то же самое бывший маркиз мог сказать и о себе, и в данном случае это было явно ему на руку... А вот вторая спутница была для него загадкой. Судя по тому, как аристократка из бочки обратилась к ней, Руонвиль был склонен предположить, что девушку эту, она тоже видит впервые... Чёрт, да что ж такое получается? Если на улице собираются республиканцы, чтобы восстановить справедливость, среди них обязательно окажется какой-нибудь враг народа? Интереснее всего в положении Эжена было то, что он совершенно не представлял себе, когда эта незнакомка появилась в непосредственной близости от телеги, и что она могла услышать. Если только крики патриотов и звук взрыва, то это одно. А вот если и угрозы со стороны Руонвиля, в которых он упоминал КОБ, то это совсем другое. И ошибиться здесь было никак нельзя. Всё это почти мгновенно пронеслось в голове, пока он старался просчитать нужную линию поведения. -Мадам! – бывший маркиз несколько порывисто склонил голову. Шёлковый шнурок, которым были завязаны его волосы, потерялся во время суматохи, и теперь спутанные русые пряди, выбившиеся из-под шляпы, на миг упали ему на лицо. – Это я виноват во всём! Если бы я только знал, если бы только мог подумать... – он замолчал, тщательно подбирая слова. Помогало то, что Эжен и правда был взволнован, а не просто старался выглядеть таковым. – Когда этот человек заговорил о порохе, я решил, что они хотят вновь устроить резню, как тогда. А что ещё я мог предположить, ради всего святого? – здесь голос его почти сорвался на крик, но в самый последний момент Руонвиль благоразумно стал говорить тише. – Эти безбожники не боятся ни Бога, ни чёрта, вот я и захотел припугнуть его этим Комитетом... – последнее слово он постарался произнести буквально с ненавистью. – Если бы всё можно было вернуть! Но я постараюсь помочь вам, и загладить свою вину... – Он поднял глаза, чтобы понять какое впечатление производят его слова, и прежде всего посмотрел на молчавшую до этого темноглазую девушку. Эжен некоторым образом был даже горд собой. Не так давно он закончил свой завтрак, и вот уже почти можно писать донесение комиссару. Приятно осознавать, что гражданин Рено, которого Руонвиль уважал вполне искренне, убедится, что его агент не зря получает такие приличные деньги...
Матильда де Людр: Пылкая речь Эжена произвела впечатление на Матильду, хоть она и старалась не показать этого мужчине. Беда мадемуазель де Людр крылась в ее молодости и впечатлительности, и в силу этого девушка, слегка от природы экзальтированная, порой доверяла приятному глазу облику и красноречию больше, чем молчаливому действию. Говорит ли этот человек правду? Баронесса в некоторой растерянности взирала на заметно взволнованного де Сент-Пуассо. Что если да? Что если он случайная жертва обстоятельств? Когда каждый скрывается от каждого, ошибки неизбежны. Де Вильнев, прикрываясь мандатом убитого им комиссара, легко сошел за своего для республиканцев в Нантере, но, попадись он по несчастливой случайности, роялистам-партизанам, тот же мандат мог бы стать его смертным приговором. – Вы могли бы попытаться остановить казнь… Девушка нерешительно переступила с ноги на ногу, стараясь унять боль в растревоженной быстрой ходьбой ране, и в голосе ее невольно прозвучал запоздалый упрек: – Эти люди готовы были вам подчиняться, я же видела… Словам Матильды в этот момент явно не доставало обличительной твердости. В глубине души она и сама понимала, что санкюлоты вряд ли позволили бы кому-нибудь лишить их кровавой забавы. Толпа слишком жестока. – Теперь, если у спасителей этой дамы и был какой-то план и, возможно, подготовленное убежище, то у нас его нет. Так что же нам делать, где укрыться?! Подозрения в отношении де Сент-Пуассо еще не до конца покинули темноволосую головку мадемуазель де Людр, но положение было настолько отчаянным, что баронесса решила рискнуть. Кроме жизни они пока еще ничего не теряют.
Эжен Руонвиль: Неужели получилось? Не столько вопрос, сколько намёк на него, так и не оформившийся в отдельную мысль, которая требует обдумывания. Некогда останавливаться, переводить дыхание, делать выводы. Тем более, что глаза девушки, взгляд которых постарался поймать Эжен, тоже не давали однозначного ответа. -Остановить их, мадмуазель? – сейчас он говорил совсем тихо, но в этих тихих словах была нескрываемая горечь. – Тогда мы сами оказались бы на фонаре. Не знаю, где вы были в сентябре, но я находился здесь, в Париже. И я чудом остался жив, - последние слова были произнесены с особым чувством. Да, по крупному счёту, Руонвиль и не кривил душой. В разговоре с комиссаром он весьма кстати вспомнил тот случай, когда вместе с толпой санкюлотов хотел отправить на тот свет одного «бывшего», и в результате был ранен. И пусть он не излагал всех фактов такими, какими они были на самом деле, но вот свои ощущения мог передавать свободно. В этом и заключался его принцип. Полуправда всегда лучше лжи. Если хоть что-то из твоей истории можно проверить, тебе, скорее всего, поверят и в остальном. Он вновь осмотрелся. С виду примерно так оглядываться мог бы загнанный в угол зверь. Что ж, как бы теперь ни сложилось, эти женщины от него не уйдут. Если Эжен убедится, что им нечего поведать ему, он всегда сможет организовать их арест и, как следствие, свидание с гильотиной. Быть может, бывший маркиз и ошибался, но он-то был уверен в правоте собственных рассуждений. -Я знаю одно место. Мне говорили, что оно вполне надёжно. Не уверен, правда ли это, но я готов рискнуть. – Он замолчал. Но молчание его было красноречивее всех слов. Эжен де Сен-Пуассо явно не договаривал, кто мог называть ему это «надёжное место». Не говорить же прямо, что он агент английской разведки? Нет, это подождёт. Кажется, в переулке пока никто больше не появлялся. Что ж, пока они одни, бывший маркиз может немного потянуть время, стараясь расположить дам к себе. -Я как раз шёл туда, когда... – он запнулся и вновь напустил на себя виноватый, вид. Впрочем, виноватый, конечно же, не то слово. Оно вряд ли сможет передать ту степень раскаяния, которую пытался изобразить Эжен. – Вам нужно отправиться со мной. – Он понимал, что у женщины из бочки выбора нет. Будь у неё в порядке документы, она передвигалась бы по Парижу более обычным способом. Но вот девушка... Она не переставала казаться загадкой. А загадки Руонвиля всегда тревожили. – Вы парижанка? – неожиданно спросил он эту темноволосую мадмуазель. И, не дожидаясь ответа, прибавил. – Быть может, вы сами знаете место получше, где можно отсидеться некоторое время? Я знаю, что должен говорить не об этом здесь и сейчас, но я не могу выразить восхищение вашей смелостью...
Матильда де Людр: Нежданный комплимент собеседника заставил щеки девушки полыхнуть смущенным румянцем. Последнее время ей редко говорили о смелости, все больше о безрассудстве, разве что леди Блэкней сочла ее отважной, но отвага в глазах женщины – это совсем не то, что храбрость в глазах мужчины. Однако краснеть и смущаться было некогда, вопрос, заданный Эженом, требовал ответа. – Н-нет, не знаю, - Матильда, солгав, запнулась. Но для не ожидающего подвоха уха практически незаметно. Кое-что она все же знала. Тот адрес, что дал им с де Вильневом агент в Нантере. Именно то место, куда можно было обратиться за помощью в случае крайней нужды. Но… Это не ее тайна, и, не переговорив с бароном, она не имеет права ставить под угрозу жизни незнакомых ей людей. – Я приезжая, месье де Сент-Пуассо, и живу в гостинице. К сожалению, это не то место, куда можно отвести мадам. Хозяйка без сомнения справится об ее документах. Декрет о неблагонадежных, люди предпочитают его соблюдать… В глазах женщины в чепце снова мелькнул страх, и мадемуазель де Людр ободряюще стиснула руку беглянки. – Не бойтесь, мадам, мы вас не оставим! Произносить старорежимные «мадам», «месье», «де Сант-Пуассо» доставляло баронессе какое-то странное, волнующее своей опасностью удовольствие. Она понимала прекрасно, что как только они покинут этот переулок, им придется превратиться в граждан. И наслаждалась каждым мгновением прошлого, возвращающегося пусть даже в таких ничего не значащих мелочах, как обращения. Право, жаль, что этот разговор в переулке не продлится долго. «То, что произошло на улице – совпадение, - продолжала рассуждать девушка, перед которой стояла необходимость принять или не принять предложение Эжена. - Никто не мог подстроить подобное специально. Зачем? И для кого? Месье де Сент-Пуассо предлагает убежище, но может ли это быть ловушкой? Маловероятно, - решила Матильда. – арестовать нас обеих прямо возле разбитой бочки было много проще, а допрашивать в застенках – удобнее. Похоже, это человек действительно хочет помочь…» – Кажется, все же придется воспользоваться вашим знанием, сударь, - вздохнула она, смирившись с обстоятельствами. – Идемте. Идемте же скорее.
Le sort: Главная виновница всего происходящего тем временем в крайнем волнении прислушивалась к беседе мужчины и девушки. Правда сама дама явно была не из разговорчивых, то ли по характеру, то ли в силу последствий пережитого. Лишь когда заговорили о документах, она шелестящим шепотом вставила: - Нет, никаких документов у меня нет… Подтвердив тем самым резонные опасения де Матильды и Эжена. При этом глаза женщины в ужасе округлились при упоминании закона о подозрительных. И, не смотря на стоящую на улице жару, заметно стало, что незнакомку бьет озноб. Люди реагируют на житейские невзгоды по-разному. Кто-то демонстрирует неожиданное для него мужество, кто-то устраивает истерики, кто-то впадает в прострацию. Дама в чепце казалась чем-то средним между вторым и третьим, и надолго оставлять ее на улице в ее состоянии было попросту опасно. – Мне надо уехать, - ободренная рукопожатием Матильды, всхлипнула она. – Ах, если бы я могла уехать… Исчезнуть из Парижа прежде, чем меня начнут искать. Я никчемная женщина, господи, ну почему у меня нет такого мужества, как у мадам Ламбаль?!… Упоминание имени зверски убитой осенью прошлого года подруги королевы могло оказаться еще одной случайностью, но образ для сравнения был выбран довольно неожиданно.
Эжен Руонвиль: Обе женщины были столь непохожи друг на друга. И между тем, каждая была так хороша по-своему, что это не могло не будить воображение Эжена даже в подобной ситуации. А уж осознание того, что на данный момент они находились в его власти, не могло не заставлять сердце биться немного учащённо. Левой рукой он осторожно дотронулся до плеча темноглазой девушки, и это был вполне естественный жест, словно бы он хотел поддержать незнакомку в такой трудный момент. К тому же гражданин Руонвиль, будучи человеком внимательным, не мог не заметить её смущения... Что ж, значит всё пока что идёт нормально. -Да, не стоит терять времени, - но, как и в тот момент, когда он обещал помочь кучеру с ремонтом телеги, слова бывшего маркиза кардинальным образом расходились с делом. – Но почему вы помогаете нам, это же так опасно? Мне бы не хотелось рисковать и вашей жизнью... – «Английскому шпиону» однозначно надо было бы выглядеть поосторожнее. Эжен вздохнул, помолчал, словно бы в нерешительности, и добавил. – Я даже не знаю ваших имён, сударыни. Поймите, сейчас я готов пойти на крайние меры, приведя вас туда, где, на мой взгляд, мы сможем переждать некоторое время, пока не решим вопрос с документами. И мне хотелось бы знать... – Руонвиль вновь не договорил. И так понятно, что ему нужно знать. Кто они, почему скрываются, какое вообще отношение ко всему случившемуся имеет эта девушка, которая приняла участие в судьбе беглой аристократки. Правой рукой он собирался уже слегка обнять старшую даму, чтобы и она чувствовала его расположение и поддержку, как вдруг услышал имя мадам де Ламбаль, и едва удержался от того, чтобы закашляться от неожиданности. На лице Эжена появилось лишь удивление, весьма, по его мнению, уместное в этот момент. -О, вы были знакомы? – только и вырвалось у него. Будь возможность, бывший маркиз присвистнул бы. Однако! Крупная рыбка, очевидно, попала в его сети, при чём попала лишь благодаря улыбке Фортуны. Комиссар Рено говорил ему, что во «Флер де Сите», куда бывший маркиз и направлялся до этого, могут появляться враги революции. И будет просто отлично, если он приведёт туда своих дам. Это был тот редкий случай, когда Эжен считал, что вопреки всем законам логики может убить двух зайцев одним выстрелом. С одной стороны, зарекомендовать себя своим среди контрреволюционеров, если они и правда там появляются, с другой – проверить, кто напишет донос на него самого, ибо причина для доноса должна будет появиться, стоит только гражданину Руонвилю со спутницами перешагнуть порог салона. Бывший маркиз никогда не любил праздновать победу заранее, зная, как быстро может изменяться положение людей, занимающихся его делом. Но вот теперь он мысленно потирал руки. В конце концов, должно же и ему когда-то повезти по-настоящему!
Матильда де Людр: – Я помогаю вам? – Переспросила Матильда, сделав едва заметный многозначительный нажим на последнем слове. При этом глаза девушки возмущенно сверкнули. Ах, как знакомо. То же самое мог бы спросить и де Вильнев. «Мадемуазель, зачем вы вышли из кареты, тут стреляют. Мадемуазель, будьте осторожнее, мадемуазель, я сам все сделаю, я сам все решу…» Как же это все «по-мужски», если женщина активно вмешивается в происходящее вокруг, этому нужно немедленно покровительственно изумиться. Как ни парадоксально это звучало, но баронесса в чем-то завидовала революционным гражданкам. Их никто не опекает, наравне со своими мужчинами они идут и в политические клубы, и на баррикады. Кое-кто даже в армию. А тут… От возмущения мадемуазель де Людр едва не проговорилась Эжену о том, кто она такая. Но предосторожность вовремя возобладала. – Мое имя Матильда, - девушка кратко назвала себя. Настолько кратко, насколько это вообще было возможно. – И мои документы, смею надеяться, в порядке. «Во всяком случае еще вчера патрульных они устраивали… И если бы не та злокозненная хромая особа…» - А почему я ввязалась во все это… Месье де Сент-Пуассо, это же очевидно. Любой честный человек на моем месте поступил бы точно также. Не сомневаюсь, господа члены революционного трибунала думают иначе, но они… давно уже не люди. Баронесса бы и дальше с наслаждением клеймила позором убийц в трехцветных шарфах, но в эту минуту их спутница упомянула принцессу Ламбаль, и удивленное восклицание сорвалось с губ мадемуазель де Людр одновременно с вопросом Эжена. Имя лучшей подруги королевы не могло не вызвать в памяти вандейской мадонны планы генерального штаба. «Может быть, эта женщина состояла при принцессе? Или даже при самой королеве? Иначе с чего вдруг она сравнивает собственную участь с судьбой несчастной, растерзанной толпой мадам де Ламбаль?!» Теперь к естественному состраданию Матильды примешивался далеко не праздный «деловой» интерес. Любое известие о судьбе Марии-Антуанетты и дофина могло быть полезно тем, кто планирует ее побег. И эту женщину ни в коем случае нельзя терять из виду. Девушка бросила тревожный взгляд на де Сент-Пуассо, едва происходящее перестало быть ее «личным делом», к баронессе вернулась былая подозрительность.
Эжен Руонвиль: -Да, в них давно не осталось ничего человеческого, - печально ответил Эжен, который несколько раз обедал с Фукье-Тенвилем и находил немало удовольствия в беседах с общественным обвинителем Революционного Трибунала из-за свойственного ему немного циничного юмора и весьма острого языка. Помнится, в последний раз они пили очень неплохое бордосское вино... Но сейчас он закрыл глаза, словно бы отказывался видеть окружающую его действительность, и пытался собраться с мыслями. – Матильда... – он произнёс имя девушки так ласково, как только мог, и когда вновь взглянул на неё, улыбнулся. Но в этой улыбке не было ни намёка на веселье. – Да, вы помогаете именно мне. Потому что я обязан исправить последствия своей чудовищной ошибки. Иначе я не смогу никогда уважать самого себя... – Эжен смутно понимал, как можно рисковать жизнью ради незнакомого человека. Но он с детства слышал разговоры о подобных поступках, которыми принято восхищаться. И потому пришёл к выводу, что играть в благородство может быть очень даже полезным. – Простите моё недоверие, мадмуазель. Вы могли слышать, что эти... – Руонвиль кивнул в том направлении, откуда они пришли, имея в виду, очевидно, парижских санкюлотов, - называли меня не так, как я вам представился. Моё полное имя Эжен де Сен-Пуассо, маркиз де Руонвиль. Разумеется, теперь я именуюсь куда как короче... – он всё-таки слегка приобнял за плечи женщину в чепце, однозначно не желая выпускать из рук такую добычу. Думать приходилось быстро. И ещё быстрее принимать решения. Самым главным стало теперь не потерять Матильду, которая при желании могла в любой момент постараться покинуть этот безлюдный переулок и раствориться в толпе. Ищи её потом! Вопросы, лишённые ответов, всегда не давали покоя бывшему маркизу. И вот теперь он рассматривал девушку, надеясь, что взгляд его не покажется ей слишком уж пристальным и навязчивым. «Кто же ты, такая, Матильда? За что ты нас так не любишь, а? И что тебе нужно в Париже, если твои слова правдивы, и ты не так давно приехала сюда?... Тоже «бывшая»? Похоже на то, похоже...» -Большего о себе я сказать вам не могу, это не моя тайна, - слова Эжена могли прозвучать слишком уж многозначительно, и он сразу продолжил. – Мы можем сказать, что мадам моя сестра, если уж нас остановят. А вы её дочь. Хорошо, что с бумагами у вас всё в порядке. Какой фамилией надо назваться мадам, чтобы у нас всё прошло гладко? – Руонвиль говорил так, словно все возражения были абсолютно неуместны, надеясь, что женщинам в подобных обстоятельствах очень сложно будет противостоять его напору...
Le sort: – К сожалению, месье… Мадемуазель, - грустно откликнулась женщина в чепце, подтверждая, что покойную мадам Ламбаль она знала не понаслышке. И тут же торопливо поправилась. – То есть, конечно же, я не сожалею об этом знакомстве, не думайте. Ее высочество была святой женщиной. Великодушной, доброй, преданной своей королеве. И погибла, как мученица. Простите… Я, кажется, слишком много говорю… Она страдальчески прижала к лицу край потрепанного палатка. – Мое имя Антуанетта, - добавила беглянка уже более спокойно, совладав с мгновенным порывом отчаяния, - Антуанетта-Франсуаза. Но я готова назваться любым подходящим для вас именем. Соседкой мадемуазель Матильды гражданкой Комбаль или вашей сестрой, сударь. Кем угодно. Когда-то я служила при дворе, но теперь от той блестящей дамы осталась лишь бледная тень. В голосе женщины отчетливо послышалось презрение к самой себе. – И теперь я легко сойду за вдову кого-нибудь из лавочников, за швею или прачку. Мадам, видимо, в действительности верила, что грязное платье и длительное отсутствие ванны и горничной способны уравнять сословия. К сожалению забывая о собственных манерах говорить и двигаться, абсолютно не свойственных простолюдинкам. – Если вы согласитесь назваться моей дочерью, Матильда… Я готова именоваться вашей матерью. Знаете, у меня тоже есть дочь… Примерно вашего возраста. Боже всемогущий, я даже не знаю, что сейчас с бедной девочкой и жива ли она еще…
Матильда де Людр: - Тише, мадам. Сейчас не время и не место откровенничать, - подала голос баронесса, которую на этот раз не смягчил ни проникновенный тон маркиза де Руонвиля, ни его слова. – Если вы мне не доверяете, месье, так уходите. Мы вас не держим. - Заявила девушка с жесткостью, совершено несвойственной своему милому облику. – Мне нет дела до ваших таен, а вам, полагаю, до наших. «Он только что отправил на виселицу благородного человека, - склонная к преувеличениям, мадемуазель де Людр сейчас идеализировала погибшего возницу, представляя его мужественным героем, спасителем невинных жертв беспощадного террора. – А болтает об уважении к себе. До чего же трогательно…» Почувствовав внезапное неуместное желание залепить «маркизу» пощечину, Матильда рефлекторно спрятала руку за спину. Будь она одна, не задержалась бы в этом переулке ни минуты более. Но ставить под угрозу положение Антуанетты-Франсуазы, и без того уже отчаянное, вандейская мадонна не хотела. Документы на имя гражданки Тиссо были всего лишь бумажкой, временной, как и все ее положение в Париже. Матильда не сомневалась, что при первой же оказии де Вильнев раздобудет и себе и ей другие паспорта и другие имена. И если перед своим исчезновением в пламени камина этот никчемный клочок республиканской бумаги послужит благой цели, спасению чьей-то жизни, тем лучше. – Тиссо. Вы будете Франсуазой Тиссо, мадам, - прошептала она женщине в чепце. – А я вашей дочерью Матльдой. Вы удовлетворены, дядя? Полный пренебрежительной иронии взгляд девушки с неким вызовом уперся в лицо де Сент-Пуассо.
Эжен Руонвиль: Что-то пошло не совсем так, как надо, или просто эта юная красавица решила продемонстрировать свой характер? Хороший вопрос, надо сказать. Но хотя бы одно имя у него есть. Если каким-то чудом Матильда потеряется из виду, надо будет срочно сообщить в Комитет, так что шанс встретиться снова с девушкой у него в запасе имеется. Эжен легко выдержал её взгляд, сделав вид, что не замечает ни иронии, ни презрения, скрытых в нём. -Да, превосходно, мадмуазель Тиссо, превосходно. Теперь главное без особых приключений дойти до нужного нам места. И прошу вас, не думайте, будто я не доверяю вам. Я, как могу, стараюсь служить интересам нашей королевы и нашего дофина. Пусть даже помогая им не напрямую. И от меня зависят и другие люди, связанные со мной. Сегодняшний мой поступок, повторюсь, был ошибкой. Но за эту ошибку никто не накажет меня сильнее, чем я сам... – гражданин Руонвиль хотел было продолжить свою тираду, но вовремя заставил себя замолчать. Слишком много болтать в подобный момент может позволить себе только человек, которому на самом деле нечего бояться. «Спасённую» им даму бывший маркиз всё ещё бережно обнимал за плечи. И когда она прижала свой платок к лицу, рука Эжена весьма естественным движением опустилась к ней на талию. -Успокойтесь, мадам, мы найдём вашу дочь и постараемся вывезти вас из Парижа. Сейчас здесь не место таким женщинам, как вы... Женщинам, которые никогда не сравняться с этими простолюдинками, поверьте... – это Руонвиль почти прошептал ей на ухо, после чего деликатно отошёл на шаг... Антуанетта-Франсуаза. Очень мило! Как будто он обязан знать всех приближённых чёртовой австриячки! Впрочем, настаивать на том, чтобы и вторая его спутница назвала своё полное имя, сейчас было опасно. Не время возбуждать подозрения... Расчёт бывшего маркиза был прост. Лишённая привычной жизни а, соответственно, и внимания, Антуанетта должна была бы ответить, по крайней мере, доверием на откровенный интерес Руонвиля. Ну, а в лучшем случае, точно таким же интересом. Надо только вести себя в рамках приличий, и не распускать уж слишком руки, особенно поначалу, от чего Эжен, говоря откровенно, в последнее время начал отвыкать, поскольку имел дело обычно явно не с дворянками. Он вновь взглянул на Матильду... Дьявол, вот было бы отлично, если бы и с этой очаровательной гражданочкой удался подобный фокус! Она, конечно, значительно моложе Эжена, ну да это пустяки, во всяком случае, бывший маркиз в этом не сомневался. -Ну что, готовы идти, милые дамы? – он быстро осмотрелся по сторонам, словно бы прикидывая, в какую сторону направиться. – Можете не сомневаться. Я не такой подлец, чтобы бросить вас на улице, какие бы обстоятельства у меня ни были. Уверен, что через полчаса мы будем на месте...
Le sort: Антуанетта-Франсуаза, с той извечно женской расчетливостью, что со стороны выглядит инстинктивным порывом, прижалась к плечу де Руонвиля. Как бы растеряна и напугана она не была, все же присутствие рядом мужчины внушало женщине большую уверенности в спасении, чем опека юной девушки. А магические «полчаса», упомянутые бывшим маркизом, заставили глаза беглянки засверкать надеждой. Конечно же этот человек – аристократ. Служба при дворе научила мадам де Ларош-Эймон (таково было полное имя женщины в чепце, так и не названное ею своим благодетелям) безошибочно отличать людей благородного происхождения от всех прочих. Дворянин, говорит, что служит интересам ее величества… О, как же мадам хотелось верить этим сладким словам, верить в то, что через каких-то кратких полчаса все ее ужасы и злоключения останутся позади. И в эту минуту неожиданный мятеж мадемуазель Матильды казался абсолютно неуместным. – Дитя мое, умоляю вас, не спорьте с месье де Сент-Пуассо, - испуганно взмолилась Антуанетта-Франсуаза, тревожным взглядом заглядывая в недовольно сверкающие глаза девушки. – Не оставляйте меня в такую минуту! Если задуматься, реши Матильда не следовать за маркизом, мадам де Ларош-Эймон ничего не теряла. Ведь этот таинственный, но безусловно благородный и отважный мужчина только что пообещал ей убежище и содействие в отъезде из Парижа. Но сейчас женщина физически не могла рассуждать по канонам здравого смысла, сказывался страх, усталость и нервное перевозбуждение. И лишиться сопереживающей ей души казалось мадам ужасом не меньшим, чем оказаться под ножом гильотины.
Матильда де Людр: Сочувствие и сострадание, которым мадемуазель де Людр приниклась по отношению к Антуанетте-Франсуазе, не позволяло ей пойти на попятную. Обещание не покидать мадам в критическую минуту уже было дано, и у Матильды не доставало сил взять его обратно. «Де Вильнев убьет меня, - мрачно подумала девушка. – Я еще вчера вечером должна была очутиться в гостинице…» Но оставлять несчастную беглянку на попечение маркиза де Руонвиля, к которому вандейская мадонна все еще не испытывала полного доверия, казалось ей недопустимым. К тому же слова Эжена о других людях, с ним якобы связанных, не могли не заинтересовать юную роялистку. Кто эти люди, чем занимаются в охваченном революционным безумием Париже, какие цели ставят? Если ей удастся это выяснить, время, потраченное на блуждания по городу, сможет обернуться немалой пользой для их собственного дела. – Готовы, дядя. Матильде хотелось вновь ободряюще протянуть Антуанетте-Франсуазе руку, но женщину любезно поддерживал мужчина, и девушка, невпопад взмахнув ладонью, поднесла ее к волосам, якобы поправляя растрепавшуюся прическу. – Ведите.
Эжен Руонвиль: Если бы он встретился лет пять назад с Антуанеттой, она, вероятно, и не посмотрела бы в сторону небогатого дворянина, который не был даже представлен ко двору. А сейчас Эжен оказался, можно сказать, последней её надеждой в охваченном революцией Париже... Забавные повороты иногда делает судьба. Между тем, близость этой женщины оставить равнодушным Эжена не могла. Он вообще любил женщин. А красивых особенно... Примерно так же он любил хороший коньяк и породистых скаковых лошадей. И то, что дамы, оказавшиеся рядом с ним были, по сути, врагами, придавало ситуации некоторое своеобразие... Одним словом, гражданин Руонвиль успокаивающе погладил по руке Антуанетту-Франсуазу и произнёс в полголоса: -Мадам, как только мы будем на месте, мне непременно нужно будет связаться с теми людьми, которые собирались вывезти вас из Парижа. Быть может, они уже подготовили вам документы? Если же нет, я буду выходить из положения сам. Но всё равно нам нужно действовать сообща... – слова его, по сути вполне невинные, были произнесены тоном почти интимным, будто он поверял спутнице Бог весть какие тайны или делал безумные признания. Голубые глаза бывшего маркиза тем временем ни на миг не отрывались от Матильды. Эжен пытался просчитать её дальнейшие шаги – и не мог. И вот это уже действительно вселяло тревогу. Хотя... с чего бы ему беспокоиться? Пока что всё идет так, как Руонвиль и надеяться не мог. Конечно, главная его цель жирондисты. Он это никогда не забывал. Но если вдобавок удастся арестовать хотя бы ещё нескольких роялистов – Эжен был человеком скромным и даже не слишком рассчитывал, что ему повезёт натолкнуться на серьёзный заговор – это куда упрочит его репутацию честного патриота. -Раз готовы, тогда идём, моя прекрасная племянница... – здесь он вновь позволил себе улыбнуться. И поманил Матильду пальцем, чтобы она тоже держалась поближе к нему. И направился к выходу из переулка, всё ещё нежно поддерживая Антуанетту. Надо было пройти в стороне от шумных улиц. Конечно, для Эжена встреча с национальными гвардейцами не представляла опасности. Но она могла нарушить все его планы.
Le sort: Мадам де Ларош-Эймон, естественно, последовала за маркизом. Ничего иного ей не оставалось, покуда рука мужчины бережно покоилась на ее талии. Да ничего иного Антуанетта-Франсуаза и не стала бы делать, даже если бы Эжен де Руонвиль был зол, груб и нелюбезен. Покуда он обещает приют и спасение, все остальное не в счет. Трудно было сказать, ощущает ли женщина, что в этой мягкой опеке имеется и иной, боле пикантный подтекст. Но, пожалуй, в данную минуту чувство благодарности превысило в мадам все иные чувства, и мысли о флирте были так же далеки от бывшей придворной дамы, как пятилетней давности веселые приемы в Трианоне. Давным-давно, будто в прошлой жизни. – Вы говорили о людях, связанных с вами общим делом, сударь, - едва слышно обратилась Антуанетта-Франсуаза к своему «спасителю». – Простите меня за то, что я осмелилась запомнить столь опасные слова, но эти люди… Я смогу с ними поговорить? Если они друзья ее величества, мне нужно сказать им что-то очень важное… Животный страх понемногу отпускал мадам, а прикосновение теплой мужской ладони внушало уверенность – непривычное, давно позабытое женщиной, растерявшей былой светский лоск в застенках тюрьмы Форс, ощущение. И теперь она постепенно вспоминала о том, что в мире существуют вещи не менее важные, чем спасение собственной жизни.
Матильда де Людр: Матильда, на ходу по мере возможности оттирая лицо и платье от следов порохового дыма, зашагала за Эженом и Антуанеттой-Франсуазой. Радуясь, что мужчина и женщина идут не спеша, и от души надеясь, что в ближайшее время им не придется бегать. В противном случае больная нога мадемуазель де Людр могла бы оказаться серьезной проблемой. Мадам, судя по ее оживившемуся лицу, и взгляду, из которого исчез страх затравленного животного, готова была целиком и полностью довериться де Сент-Пуассо. А вот здравый смысл в душе баронессы продолжал неравную борьбу с некстати разыгравшейся подозрительностью. «Эта женщина сама выбрала, на кого положиться. Кто я такая, чтобы решать за нее? – продолжала размышлять Матильда, непривычно хмуря тонкие брови. - И все же это упоминание о принцессе. Вдруг, она что-то знает. Вдруг это «что-то» не мешает знать и нам? А еще связи самого маркиза… Нет, решительно, я должна разузнать все подробнее…» Из их первого спасительного переулка беглецы попали на довольно людную улицу, которую де Руонвиль пересек уверенно и быстро, уводя своих спутников в улочку потише, и де Людр не могла не оценить предпринятые мужчиной предосторожности. Кто бы он ни был, город он знал намного лучше баронессы, и маршрут выбирал с завидной предусмотрительностью и осторжностью. – Может быть, вы нам что-нибудь расскажете о себе, дорогой дядюшка, - предложила Матильда, сделав над собой усилие и, едва они вынырнули из суеты, поравнявшись с идущими немного впереди спутниками. – Мы ведь родственники. Если дело, не дай бог, дойдет до расспросов, вранье невпопад погубит всех. В голосе девушки больше не было иронии. Просто пожелание, которое могло бы оказаться полезным в критической ситуации.
Эжен Руонвиль: Если было можно не врать, Эжен никогда этого не делал. Не из-за каких-то там надуманных вопросов чести, поскольку само это понятие считал чистейшей условностью, а просто потому, что так было легче. Вот и теперь, всё так же осторожно поддерживая Антуанетту-Франсуазу, он ответил вполне искренне: -В мои планы как раз и входит познакомить вас с моими друзьями, мадам. – Для его спутниц, по мнению бывшего маркиза, это определённо не должно было звучать двусмысленно, и потому он всё-таки не сдержал улыбку, правда, улыбка оказалась мимолётной, со стороны могло показаться, что она призвана лишь приободрить доверившуюся ему женщину. – Но... – здесь гражданин Руонвиль заговорил тише, хотя и не столь тихо, чтобы его слова не долетали до Матильды, - не уверен, что это будет так легко сделать. Люди, связанные со мной, - он с виду несколько замялся, чтобы подобрать нужное слово, - не французы. Это наши союзники, если вы меня понимаете. Будет лучше, если вы передадите всё через меня... – только хорошая выдержка помогла Эжену скрывать свои чувства. «Подруга Ламбаль, собирающаяся покинуть Париж и доставить роялистам важные по её словам сведения... Антуанетта, да ты просто находка. Подарок судьбы. Хотя я и не думаю, что ты слишком обрадуешься встрече с моими друзьями. Что-то никто из аристократочек не радовался ни в сентябре, ни даже теперь». -Можете поверить, я передам всё быстро, да и ответ придёт незамедлительно, - прошептал Эжен, чуть склонив голову и почти коснувшись губами щеки дамы. «Дядюшка»... Когда к тебе так обращается молодая и красивая девушка, это просто не может не раздражать, даже не смотря на то, что Матильда всего лишь согласилась на его предложение разыграть безопасности ради счастливое семейство. Кто же ты такая, Матильда? Этот вопрос не оставлял его ни на минуту, и в какой-то момент Руонвилю даже пришло в голову, что они с девушкой некоторым образом коллеги, тогда это очень хорошо объяснило бы её участие в судьбе Антуанетты-Франсуазы. Впрочем, эту мысль он откинул сразу же, потому что, поддавшись подобной иллюзии, можно было запросто потерять бдительность и видеть союзников там, где были только враги. -Я родился в местечке Сен-Пуассо, недалеко от Парижа. Сейчас я живу в секции Санкюлотов... – начав говорить название секции, Эжен мысленно обругал себя последними словами, какие только знал. Привычка. Чтобы простые парижане считали его своим, он специально отучал себя от старых названий. – Недалеко от королевских садов, - поспешно поправился он. – У вдовы одного ювелира. Снимаю второй этаж её дома. Окна выходят прямо на Сену. – Это тоже было правдой. Руонвиль умолчал только о том, что донос на покойного ювелира он написал лично.
Le sort: – Не французы? – удивленно переспросила мадам мадам де Ларош-Эймон, и с некоторым разочарованием протянула. – О-оо, они слишком далеко. И никогда не принимали искреннего участия в судьбе ее величества… Столь очевидное пренебрежение женщины к слову «союзники» было во многом продиктовано позицией австрийского двора: даже сами революционеры, рассматривающие Марию-Антуанетту, как своего рода ценную заложницу в глазах императора Франца, были немало раздосадованы тем равнодушием, что проявляет этот монарх к судьбе своей родственницы. – Только не думайте, что я в чем-либо виню лично вас… - испуганно добавила мадам, не желая казаться неблагодарной в глазах этого галантного мужчины, так много для нее делающего. – Я надеялась, что смогу переговорить… с кем-то из соотечественников. Неужели во Франции больше не осталось людей, способных противостоять этим негодяям, этим чудовищам из Конвента? Я слышала… Краем уха, там, где меня держали, новостей мы почти не знали, кроме тех, кого и по какому приговору казнят сегодня, а кого – на днях… Не сдержавшись женщина снова всхлипнула и, теряя силы, буквально повисла на де Руонвиле. На счастье, через несколько шагов она взяла себя в руки и уже более спокойно, с оттенком живого интереса в голосе продолжила: - Но слухи все же проникали и к несчастным узникам в нашу юдоль скорби… Говорят, Франция пробуждается, Франция поднимается под белыми знаменами против революции и республики. Скажите… Это правда?
Матильда де Людр: - Ни семьи, ни детей, только любимая сестра и… хм… племянница? – промурлыкала Матильда с озорством невинного ребенка, хотя в глубине души девушке было не до веселья. Она видела, что де Сент-Пуассо о чем-то тихо переговаривается с Антуанеттой-Франсуазой. Видела, но к своему огромному сожалению не слышала ни слова из этого разговора. Возможно, он всего лишь успокаивает волнения бедной женщины, но возможно и нет. Странный человек – так легко откровенничает. А ведь у каждого есть что скрывать, особенно когда ты «не на той стороне». Легкость, с которой де Руонвиль расстался с тайной своего имени, а теперь и места жительства, наводила на мысль либо о неосторожности, - а неосторожного человека этот мужчина не напоминал даже отдаленно, - либо о сознательном умысле. Но каком? «Демонстрирует доверие? Но если с Антуанетой-Франсуазой примерно все ясно, то я, случайная прохожая, могу оказаться кем угодно. Провоцирует на откровенность? Зачем? Можно попытаться его насторожить. Или, наоборот, подыграть, и взглянуть, куда заведет нас эта игра». Мадемуазель де Людр охватило даже некое подобие азарта. – Вы правы, мама, - вставила она, ясно услышав (наконец!) последний вопрос женщины, дочь которую ей предстояло изображать отведенной Эженом ролью. – Париж в кольце восстаний, и положение республики многим видится отчаянным. Вандейские мятежники планируют поход на столицу, обещают сравнять этот город с землей. В назидание будущим революциям. Восстание еще не победило, но Матильде так хотелось верить, что эта победа – дело считанных недель или, может, месяцев. А заодно проверить, как отреагирует на ее слова де Сент-Пуассо.
Эжен Руонвиль: -Вы недооцениваете тех, кто стал нашими друзьями в трудный час даже после того, как мы помогали их врагам. Господин Лафайет яркий пример тому, - Эжен поправил шёлковый платок на шее, только сейчас подумав о том, что после стычки с повешенным уже возницей и, разумеется, после взрывов, завязан он чересчур уж небрежно. – Многие из них действуют и в Париже, восстанавливая справедливость всеми доступными способами, - как кстати были сведения об англичанах-террористах, полученные от комиссара! Руонвиль мысленно поблагодарил гражданина Рено и продолжил. – Вы можете полностью довериться мне, клянусь честью. Кстати, как я понимаю, вам удалось бежать из тюрьмы? Каким же это образом? Должно быть, у вас были очень преданные нашему делу помощники... – Эжен говорил всё так же тихо. Он был бы даже не против, чтобы Матильда услышала его и дала возможность понять, как она воспримет английского агента, но... не будешь же орать о подобных вещах на всю улицу? Когда Антуанетта-Француаза едва не потеряла последние силы, бывший маркиз лишь покрепче прижал женщину к себе, и не смог не поддаться соблазну – представил, как когда-нибудь на дружеской вечеринке расскажет Жаку-Рене о том, что слегка пощупал скрывавшуюся от властей подругу принцессы де Ламбаль, а та даже не сопротивлялась. Папаша Дюшен, со свойственным ему остроумием, не оценить его рассказ просто не сможет. Впрочем, это всё мечты, сейчас нужно думать совсем о другом. -Боюсь, мадмуазель слишком преувеличивает, всё не так хорошо, как ей кажется, - именно слова Матильды о восстании и о разрушении Парижа и прервали его сладкие грёзы. – Да, французы готовы бороться за то, чтобы на троне вновь оказался законный король, но не всё так просто. И мы должны принимать любую помощь. – Он ответил так осторожно, как только мог. Девушка вновь поставила его в тупик. И это подтверждало только одно – то, что «мадмуазель Тиссо» ни в коем случае нельзя выпускать из виду. Чёрт, это даже будет обидно, если такая хорошенькая головка упадёт в корзину! Впрочем, каждый сам выбирает свою судьбу. И Эжен попытался перевести разговор на другую тему, отвечая на предыдущий вопрос. -Да, у меня нет жены и детей. До революции не встретил свою любовь, а теперь не время, - это прозвучало так просто и вместе с тем несколько печально, что вполне могло сойти за откровенность. Между тем они медленно, но всё-таки приближались к нужному месту. И пока, кажется, не успели привлечь излишнего внимания прохожих.
Le sort: – Вы говорите об англичанах? – Воскликнула мадам де Ларош-Эймон, размышляющая до этого о континентальных союзниках французской монархии и совершено позабыв о соседях через пролив. Восклицание получилось неожиданно громким по сравнению с общим тоном приглушенно-доверительной беседы. И женщина испуганно прижала ладонь к губам и оглянулась, - не слышал ли кто ее вскрика. На счастье кроме «дочери» - мадемуазель Матильды, - никто из прохожих не обратил на слова Антуанетты-Франсуазы внимания. Или сделал вид, что не обратил, иногда безопаснее на время оглохнуть, чем навсегда потерять в росте на голову. – Об англичанах, тайно действующих в Париже? Мне кажется, я тоже слышала о них, - на этот раз женщина говорила тихо, с отстранено-напряженным выражением лица. – Вы спрашиваете, кто были мои помощники. Я не знаю наверняка, сударь. Но я сберегла вот это… Мадам де Ларош-Эймон сунула руку за корсаж и извлекла ан свет божий мятый клочок бумаги, на котором красовалось простенькое изображение красного цветка. – Я получила это в тюрьме. Вместе с инструкциями для побега. Я должна была уничтожить все следы, записку, рисунок… Но не смогла. Этот цветок грел мне сердце надеждой. Алый первоцвет, так ведь его называют, кажется? Может быть, вы что-нибудь слышали о том, или о тех, кто подает обреченным надежду этим знаком?
Матильда де Людр: «Об англичанах? Как занятно…» Сама Матильда не разобрала подробностей разговора де Сент-Пуассо Антуанетты-Франсуазы, но восклицание женщины послужило для баронессы своего рода рефреном к неуслышанному. «Однако, неожиданные темы для бесед выбирает этот господин…» Об англичанах, тайно действующих в Париже, девушка знала лишь то, что их немало. Даже человек в Нантере, не являясь англичанином по национальности, был агентом Питта. Де Руонвиль знает больше? Как жаль, право же, что он откровенничает не с нею. Сама мадам выбирала темы не менее интересные, чем гражданин «бывший» маркиз, и мадемуазель де Людр, не скрывая удивления, взглянула на рисунок в руке беглянки. – Никогда не слышала ни о чем подобном, - с легким сожалением вынуждена была констатировать она, рассматривая алый цветок. – Мне кажется, в Париже действует множество не связанных между собой организаций верных монархии французов. Это и хорошо, хорошо, что честных и отважных людей все еще хватает вокруг. Но плохо потому, что, объединись они все вместе, сделать можно было бы еще больше. А так, ничего не зная друг о друге… Матильда бросила красноречивый взгляд на Эжена. Может быть, он действительно жертва дурного стечения обстоятельств? И В смерти спасителя Антуанетты-Франсуазы виновен не более, чем партизан, по ошибке подстреливший своего же разведчика, приняв его за очередного «патриота»…
Эжен Руонвиль: -Тише, мадам! – Эжен сразу забыл о платке, с которым возился. Он огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что граждане, оказавшиеся в этот момент поблизости, не особенно прислушиваются к их разговору. Кажется, пронесло... Ни малейшего интереса на лицах прохожих Руонвиль не заметил. Очень не хотелось бы, чтобы кто-то своим вмешательством, пусть даже из честных республиканских убеждений, нарушил его планы. – Бога ради, тише, Антуанетта, - он всё-таки рискнул назвать даму по имени. Это некоторым образом, как казалось Эжену, может помочь ... дальнейшему сближению, скажем так. Впрочем, сейчас все мысли его были заняты клочком бумаги, который женщина держала в руках. – Разумеется, слышал, - без задержки соврал бывший маркиз, будучи однозначно уверенным, что сейчас именно такой случай, когда о честности можно окончательно забыть. А Матильда... Право, она рассуждает о роялистах так, словно точно знает, о чём говорит. Может быть, и правда знает? Взгляд голубых глаз скользнул по фигуре девушке, остановившись на её лице в тот самый момент, когда Матильда рассматривала рисунок. Однако Эжен быстро опустил глаза, чтобы не показывать «племяннице» своего интереса. Такой взгляд – отстранённо расчётливый и холодный – может возбудить подозрения. – Надеюсь, хотя бы записку вы уничтожили? – не теряя зря времени, гражданин Руонвиль выхватил бумагу из пальцев Антуанетты-Франсуазы и торопливо сунул во внутренний карман своего сюртука, туда же, где лежали документы, переданные ему комиссаром. – Сожгу при первом же удобном случае. Представьте, что будет, если это найдут при обыске, - его голос звучал с лёгким укором. – Я понимаю ваше состояние, но... не выполнить всех инструкций было очень неосмотрительно. – Эжен и понятия не имел, о чём он говорит. Кроме того факта, что в Париже действует лига Алого Первоцвета, и что здесь замешаны англичане, никаких подробнестей у него не имелось в запасе, но был уверен, что эта игра в осведомлённость куда больше расположит к нему собеседниц, чем многозначительные и уклончивые ответы. Оставалось надеяться, что гражданин Рено, которому он намеревался передать этот рисунок, знает больше, чем рассказал Руонвилю, и это чем-то поможет ему. – Нам нельзя здесь задерживаться, - перестав обнимать Антуанетту, чтобы его забота не показалась ей слишком навязчивой, бывший маркиз предложил ей руку, на которую дама могла опереться. – Матильда, - он не упустил случая коснуться девушки, самыми кончиками пальцев дотронувшись до её щеки. Но прикосновение это оказалось настолько мимолётным, что, наверное, можно даже усомниться в том, на самом ли деле оно было. - Вы неплохо осведомлены о положении дел в среде сторонников нашей королевы и дофина. Конечно, вы мне ничего не должны. Но... жаль, что вы не столь откровенны, как я, - это было сказано с сожалением, но никак не с обидой.
Le sort: - Да, вы правы, мне не стоило оставлять улик, - покаянно согласилась мадам де Ларош-Эймон, печальным взглядом провожая рисунок, исчезнувший под полой сюртука мужчины. – Это было непростительное малодушие, признаю. Но войдите в мое положение! Я была в отчаянии, Тюрьма – ужасное место, сударь. Вы не представляете, какой это кошмар… Женщина заметно побледнела, но при этом, на счастье Эжена и Матильды, стала говорить тише. Голос ее опустился до шепота, дрожащего и взволнованного. – Сначала… какое-то время… мне удавалось скрывать свое настоящее имя, и у меня была надежда на освобождение. Некоторых женщин, менее родовитых, оправдывали… Но потом комиссары меня узнали… Ах, мне не стоит вам все это рассказывать, тем более прямо посреди улицы. Вспомнив, наконец, о здравомыслии, Антуанетта-Франсуаза замолчала, с благодарностью опираюсь на руку де Руонвиля. Погруженная в собственные воспоминания, ноги она переставляла механически, не глядя по сторонам. И если бы не поддержка мужчины, наверняка споткнулась бы на ближайшей колдобине или налетела на встречного.
Матильда де Людр: Глаза девушки на мгновение расширились. Прикосновение де Сент-Пуассо к ее щеке конечно же было случайностью, иначе и подумать невозможно, и в то же время в нем было что-то давно забытое, ласковое… Рефлекторно Матильда чуть подалась назад, крепость мужества и хладнокровия рушится чаще не от грубого штурма и натиска, а от таких вот мимолетных доверительных случайностей. – Откровенность – непростительная роскошь в наши дни, месье, - тихо заметила мадемуазель де Людр, отступив на «безопасное расстояние» от смущающего ее мысли человека. – Вы сами знаете о делах «бывших» но не смирившихся немало, а значит, знаете и эту нехитрую истину. Лучший способ не выдать чужую тайну – вовсе ее не знать. По лицу баронессы скользнула грустная улыбка. Не знать просто. Но что делать с тем, что ты уже знаешь? Оставалось только надеяться, что к ее предостережению прислушается не только сам Руонвиль, но и Антуанетта-Франсуаза. А может, Матильда просто не хотела слушать историю этой женщины, заранее не сомневаясь в том, что история эта окажется страшной. Боже, пускай она хотя бы закончится счастливо. Где-нибудь в эмиграции, далеко за пределами Франции и Парижа. Не предполагая бежать от революции сама, девушка в то же время оправдывала массовую эмиграцию аристократов, понимая, что каждый человек выживает, как может. И далеко не каждый готов не только умирать за свои идеалы, но еще и убивать за них. Кто-то уехал, кто-то мечтает уехать, кто-то действует, как де Вильнев или… как Руонвиль. Сторона бывшего маркиза все еще оставалась загадкой для Матильды, но рано или поздно ответ на этот вопрос найдется. «Семейство Руонвилей» миновало еще несколько небольших улочек, а затем вдруг совершенно неожиданно для баронессы свернуло на площадь, которую трудно было не узнать. Даже если вам незнакомы названия улиц, то уж зловещий силуэт гильотины на высоком помосте и злые физиономии «вязальщиц», женщин, что Коммуна специально нанимала для оскорбления осужденных, вам не спутать ни с чем. Неутомимый нож вдовы гильотен продолжал периодически падать вниз, и Матильда почувствовала внезапно, как к горлу подкатывает тяжелый горько-соленый ком. – Месте, - зашипела она, беспокоясь в этот момент более о себе, чем об Антуанетте-Франсуазе, - неужели в ваше убежище нет другой дороги?!
Эжен Руонвиль: -Я ни в чём вас не виню, мадам, - всё так же ласково произнёс Эжен. Ему хотелось, чтобы Антуанетта-Франсуаза не просто следовала за ним, потому что ей больше некуда деваться, а чувствовала, что её понимают, о ней заботятся. – Но Матильда права, говоря об осторожности. К сожалению, права. В такое уж отвратительное время мы живём. Впрочем, лично я предпочёл бы умереть, чем не доверять совсем уж никому. – Кажется, «спасённая» женщина не особенно его слушала, думая о своём. Ничего страшного. Отдохнёт, придёт в себя, и тогда уж можно будет заняться вплотную налаживанием доверительных и тёплых отношений. И сейчас бывший маркиз обращался больше к Матильде. – Я понимаю, что это неразумно, может быть, глупо... Но кому-то нужно доверять даже в наши дни. По вашим глазам я вижу, что вы неспособны на предательство. Называйте это чушью, романтическим бредом, как угодно. Вы будете правы, но я ничего не могу с собой поделать. И доказательство тому то, что сейчас мы вместе, хотя куда разумнее было бы отнестись к вам с подозрением. Потому что я совсем не знаю вас... – сказав это, гражданин Руонвиль поспешно добавил. – Нет-нет! Я не настаиваю на том, что бы вы мне что-то рассказывали. Я всего лишь о том, что нельзя видеть вокруг одних подлецов, так невозможно жить... – он словно бы хотел прибавить что-то ещё, но замолчал, весьма старательно и, как казалось самому Эжену, натурально, разыгрывая смущение от того, что он настолько сентиментален. Поселить страх в душе противника – наполовину выиграть схватку. Конечно, другой дорогой пройти было можно, разве что это получилось бы чуть дальше. Но Руонвилю хотелось, чтобы его спутницы в полной мере ощутили, насколько они беззащитны перед лицом республиканского правосудия. Поддавшись эмоциям, мало кто станет действовать разумно. А как им не поддаться, наглядно видя участь тех, кто тоже пытался стоять на пути у Революции? Да и потом... Эжена словно бы тянуло сюда. Ему нравилось смотреть на то, как со стуком падает тяжёлый топор, и каждый его удар ставит точку в уже вынесенном приговоре трибунала. Кровь опьяняла не хуже самого лучшего вина. Здесь, у подножия гильотины, куда острее понимаешь, что сам ты жив, и что нужно использовать оставшееся время для того, чтобы получить как можно больше радости от жизни. Удовольствие, которое Руонвиль испытывал, глядя на гильотину, не было неосознанным. Бывший маркиз знал о своей маленькой слабости и старался почаще её удовлетворять. -Здесь гораздо ближе и безопаснее, Матильда. Простите, но я же хочу, как лучше. – Он вновь наклонился к Антуанетте-Франсуазе так близко, что она при желании могла бы почувствовать на своём лице его дыхание. – Просто не смотрите туда, мадам. И помните, что я с вами. Я вас ни за что не покину... Мы уже почти у цели.
Le sort: Мадам де Ларош-Эймон послушно закрыла глаза, стараясь не думать о странной иронии, звучащей в словах «мы уже почти у цели» в двух шагах от гильотины. Не думать, не чувствовать, ни в коем случае не поднимать глаз, - уже от самой мысли о том, что происходит там, наверху, на залитом кровью помосте, женщину начинало мутить и в ногах образовывалась неприятная ватная слабость, - только верить в успокаивающий мужской голос, звучащий прямо над ухом, в уверенную силу поддерживающей ее руки и в живое тепло дыхания, касающееся кожи. Возмущенный шепот девушки долетал до слуха Антуанетты-Франсуазы издалека, словно из другого мира. «О чем они говорят, боже мой. О доверии, о неспособности на предательство. Ах, какой благородный человек!» Мадемуазель между тем заметно не доверяла их спасителю. Мадам де Ларош-Эймон, взвинченная до предела, чувствовала это странное напряжение между де Руонвилем и своей новоявленной «дочерью», но никак не могла взять в толк его причины. Сама она уже почти готова была следовать за галантным даже в столь опасной ситуации маркизом буквально на край света. – Матильда… Не волнуйтесь… Давайте не будем смотреть туда, как советует мой брат… Дайте мне руку… Голос дамы был слаб, но решителен. Хотя в данном случае решимости не видеть нужно было гораздо меньше, чем решимости не отводить взгляда.
Матильда де Людр: Слова де Сент-Пуассо и просьба Антуанетты-Франсуазы последовать его советам подстегнули в мадемуазель де Людр желание поступить наоборот. Опять этот заботливо-покровительственный тон, ах, как же баронесса его ненавидела после пары недель путешествия в обществе экс-капитана де Вильнева. Помнится, он тоже вчера советовал ей «не смотреть». О том, что вчера сама она была на грани обморока от слабости, Матильда предпочитала не вспоминать. О-о, она будет смотреть. И месье не помешало бы смотреть, до чего доводит доверчивость и надежда на то, что не все люди вокруг - негодяи. – Ближе и безопаснее, вы говорите? Да сюда ни один приличный человек иначе, чем на телеге, не приезжает, - девушка многозначительно кивнула головой в сторону повозок, на которых на площадь привозили осужденных. Толпа в этот момент взорвалась очередным ликующим криком, - чья-то жизнь оборвалась под лезвием революционной бритвы и окровавленная голова скатилась в корзину. Мадемуазель де Людр показалось даже, что она слышит глухой стук падения, что, конечно же, было не более чем следствием разыгравшейся фантазии вандейской мадонны. Страшный трофей революционного правосудия недолго покоился на свежей соломе, подручный палача тут же схватил голову за коротко остриженные перед казнью волосы, привычно демонстрируя толпе. – Вот в чьи глаза вам стоит смотреть, месье Эжен, - бледная и злая, баронесса невольно прижала ладонь к горлу, то ли задыхаясь, то ли в силу пылкости воображения ощущая уже могильный холод прикосновения стали к своей коже. Нет, так умирать она не хотела. Как угодно, от пули в бою, от пули на расстреле, но не на площади на потеху черни. – А вовсе не в мои. В моих нет ничего интересного.
Эжен Руонвиль: Кажется, с Антуанеттой проблем не должно возникнуть. Или это только кажется? Сейчас, около помоста, на котором стояла гильотина, мадам должна была в самой полной мере оценить всю хрупкость своей жизни, висевшей на волоске. -Вы говорили о том, что у вас есть какие-то важные сведения, и вы ходите передать их друзьям нашей несчастной королевы, - тихо-тихо заговорил Эжен, стараясь переключить мысли мадам де Ларош-Эймон в несколько другое русло. – Если я правильно вас понял, вам нужно будет изложить всё на бумаге, как только мы окажемся в безопасности. И я сразу же, можете мне поверить, свяжусь со своими друзьями. Дьявол! Как дорого я бы дал, чтобы такая прекрасная женщина, как вы, Антуанетта, никогда не видела подобных ужасов! – гражданин Руонвиль произнёс это как можно более взволнованно, так, чтобы последние слова его казались не более, чем порывом. Матильда... Она уже наговорила бывшему маркизу достаточно для того, чтобы оказаться в одной из тех самых телег, в каких привозили осуждённых трибуналом преступников. Такая молодая, такая красивая... Но враг есть враг, неважно как он выглядит. Жаль, что его откровения не произвели на мадмуазель должного впечатления. Или произвели, просто она не желает показать этого? Эжен внимательно взглянул на побледневшую девушку, прижавшую ладонь к горлу так, словно ей не хватало воздуха. В глубине души Руонвиль был удовлетворён результатом. Пока что ему, кажется, удалось выбить её из колеи. А уж что будет потом – посмотрим. Поднятая помощником палача голова не могла оставить равнодушным и бывшего маркиза. Словно бы повинуясь словам Матильды, он перевёл взгляд на эту голову. Зная о том, что выражение лица может его некоторым образом выдать, Эжен позволил себе любоваться этим зрелищем лишь мгновение - другое. При этом его голубые глаза подёрнулись мечтательной дымкой, а с губ сорвался короткий вздох. С таким видом было бы куда уместнее смотреть на очаровательную возлюбленную, наконец, пришедшую на долгожданное свидание. Впрочем, длилось всё от силы пару секунд. – Вы правы, Матильда, как всегда правы. И меня просто поражает ваше мужество. Лично я не могу спокойно взирать на подобные зверства. Пойдёмте, не стоит задерживаться здесь, - и он пошёл немного быстрее, старательно обходя горожан, собравшихся, чтобы посмотреть на казнь.
Le sort: – Маркиз… Месье… Вы же сами говорили об осторожности, - с тихим удивлением напомнила Эжену мадам де Ларош-Эймон. Предложение де Руонвиля написать записку в неизвестность заметно обеспокоило женщину. – Только слова, никаких улик. Что, если вас схватят с моим письмом? Вы с ума сошли, я никогда не осмелюсь так рисковать. На самом деле Антуанеттой-Франсуазой двигало не столько опасение за жизнь своего «спасителя», а куда более здравое желание видеть тех, с кем она будет говорить. Желание получить какие-то гарантии тому, что информация ее достигнет ушей нужных людей. Почему-то в воображении женщины истинными роялистами оставались люди знатные, титулованные, те, кто, может быть, знаком с ее величеством лично. А таких и сама она, бывшая придворная дама, возможно, знает в лицо, встречала, пусть даже мельком, в Трианоне или на светских приемах где-нибудь в Париже. Подобного рода знакомство казалось мадам достаточной гарантией того, что человек не только не предаст ее саму, но и озаботится участью королевы. Естественно выкладывать все эти соображения де Руонвилю у подножья гильотины в толпе санкюлотов было немыслимо, но давать безумные обещания – немыслимо вдвойне. Теплые слова мужчины, его искренняя забота трогали Антуанетту-Франсуазу до слез, и она с радостью поведала бы Эжену всю свою родословную и историю семьи. Но.. не беды Марии-Антуанетты. Каждое неуместное слово сейчас может погубить многострадальную королеву. На счастье маркиз ускорил шаг, и женщина воспользовалась этим предлогом для того, чтобы замолчать.
Матильда де Людр: Матильде очень хотелось поскорее покинуть ненавистную площадь, где запах крови, казалось, впитался не только в разбросанную под ногами солому (отмывать кровь не успевали, поэтому предпочитали просто периодически засыпать брусчатку вокруг гильотины соломой, а затем, сгребая старую прочь, повторять эту нехитрую процедуру по новой), но и в камень под ней. Де Сент-Пуассо, то ли угадав ее желание, тол и испытывая сходное, предупредительно зашагал быстрее, баронесса же, будь ее воля, и вовсе бы бежала. Но невозможно, слишком опасно. Разговор Эжена с Антуанеттой-Франсуазой она сейчас почти не слышала, да и не слушала, сосредоточившись на необходимости лавировать в толпе. Казнь, вероятно, была в самом разгаре, и народу на площади собралось немало. В это время очередной осужденный, вытолкнутый на высокий помост, разразился проклятиями в адрес республики и республиканцев, его дрожащий от ненависти голос тут же слился с яростным улюлюканьем вязальщиц, мадемуазель де Людр, не сдержавшись, обернулась на эти крики вместо того, чтобы глазеть по сторонам и под ноги, и конечно же споткнулась, зацепившись каблуком за выбоину в старой брусчатке. В иной ситуации ничего страшного не случилось бы, но сейчас злосчастная рана на ноге девушки отозвалась на подобную неосторожность пронзительной болью. – Ты чего, гражданка, ослепла! – возмутился какой-то пропахший столярным клеем ремесленник, отвлеченный от созерцания ножа гильотины в самый можно сказать кульминационный момент казни. Матильда, в тщетной попытке удержатся на ногах, ухватила этого работягу за плечо со всей свойственной всеобщему равенству бесцеремонностью. Мир перед глазами баронессы приобрел опасную нечеткость, и небритое лицо санкюлота виделось колеблющимся бельм пятном. – Эй, да ты что, никак сомлеешь сейчас, - сообразил тот, с подозрением глядя на девушку. – Больная али просто нервная?
Эжен Руонвиль: Эжен давно перестал относиться к женщинам так, как это было принято в среде аристократов, а новые друзья наглядно научили его, как проще и быстрее добиваться от несговорчивых дворяночек того, что тебе нужно. По-правде говоря, он был уверен, что мадам де Ларош-Эймон моментально ответит согласием, и уже через час у него будет написанный ею документ, который бывший маркиз в самое ближайшее время отошлёт комиссару Рено, продемонстрировав неожиданные результаты за столь короткий срок... В реальности всё выходило совсем не так, и потому рука гражданина Руонвиля почти непроизвольно сжалась в кулак. А голос роялиста, который осмелился кричать что-то против их Республики перед тем, как выплюнуть голову в корзину, только подхлёстывал раздражение. Хорошо хоть, честные патриотки вовремя заглушили эти вопли. Он два раза глубоко вздохнул, приходя в себя, и усилием воли разжал пальцы. Нет. Это подождёт... Ведь сейчас решено действовать по-другому. Вот и надо придерживаться своего плана. -Если бы я не был уверен, мадам, в безопасности того, что я предлагаю, я никогда не осмелился бы заговорить с вами об этом. Но вы, конечно, можете, передать через меня и на словах всё, что вы знаете. Уверяю вас... Эжен не договорил, потому что услышал возглас санкюлота, за которого схватитась Матильда. В первый момент Руонвилю показалось, что мадмуазель просто споткнулась. С кем не бывает... Но почти сразу же до него дошло, что дело здесь куда серьёзнее. Только этого нам не хватало! Лишиться чувств, глядя на то, как гильотинируют врагов народа, значит почти расписаться в сочувствии к ним... Он быстро шагнул к Матильде, стараясь подхватить её прежде, чем она упадёт на мостовую. -Прости, гражданин, - вполне искренне обратился он ремесленнику, понимая, как обидно, когда тебя отвлекают на самом интересном месте. – Моя племянница больна, но она не смогла не прийти сюда и не взглянуть на торжество революции. Мы так спешили, чтобы успеть к началу, и вот результат! Уверенный, что Антуанетта никуда не сбежит – куда ей, собственно, бежать? – Эжен полностью переключил внимание на девушку. Обнял её, уверенно привлекая к себе и настойчиво уводя подальше от пропахшего клеем гражданина. Сам Руонвиль непременно донёс бы на девицу явно не санкюлотского вида, которой стало плохо во время казни. А он привык судить всех по себе. -Вы что, никогда отрубленных голов не видели? – не сдержавшись, со злостью прошептал он, забыв, как недавно восхищался мужеством своей спутницы. Но почти сразу же заботливо добавил, уверенный, что дело здесь просто в излишней эмоциональности мадмуазель. – Держитесь, Матильда. Сейчас где-нибудь найдём воды, и вам станет лучше.
Матильда де Людр: – Какие головы, о чем вы? Злость на собственную слабость, такую неуместную, более того, преступную в глазах собравшегося на площади сброда, обернулась у Матильды в раздражение, выплеснувшееся и на ее «дядюшку» тоже. Едва в голове у баронессы немного прояснилась, она немедленно вывернулась из заботливых рук мужчины, и недавняя пронзительная бледность на лице девушки сменилась таким же пронзительным пурпуром заливающего ее щеки румянца. - Не нужно воды, это вовсе не нервное. Благодаря маневрам Руонвиля оказавшись чуть в стороне от основной толчеи, мадемуазель де Людр, наклонившись, приподняла подол юбки, изучая последствия своего полного пренебрежения советами доктора Бонневиля. Ну, что за невезение! Нужно было еще утром соглашаться на помощь леди Блекней. Если бы не появление той фурии, невесты месье Эдуара, Матильда именно так бы и поступила. Визит Люсиль спутал все планы, в том числе и намерение сменить повязку. Теперь баронесса сполна расплачивалась за это, - рана вновь начала кровоточить. –Действительно… Больна. Вы так догадливы, дядя, - пробормотала девушка, с отвращением глядя на расплывающееся по ткани свежее алое пятно. Как полагаете, извозчик – это непростительная роскошь для бедных граждан, или ваше убежище настолько тайное, что коляска к нему попросту не подъедет? Матильда слегка преувеличивала – идти она все еще могла. Но, чего греха таить, каждая новая необходимость ступать на больную ногу теперь доставляла мадемуазель не самые приятные ощущения.
Эжен Руонвиль: Эжен не стал удерживать мадмуазель, которая вроде бы пришла в себя и смогла передвигаться без его помощи. Впрочем, Антуанетту-Франсуазу из поля зрения он не выпускал, контролируя каждое её движение. Чёрт! Да что ж это такое? Обе дамы были настолько важны для республики, что упустить любую из них было преступлением... Гражданин Руонвиль это понимал. Но он понимал так же и то, что исходя из логики ситуации, покидать его для каждой из них именно теперь было бы весьма странным. Хотя, кто этих женщин поймёт? -Матильда... – он, разумеется, проследил за тем, как девушка приподняла юбку. И пятна крови, которые выступили на повязке, не давали повода усомниться в том, что дело здесь определённо не в нервах. – Это один из самых модных парижских салонов. Так что подъехать в экипаже совсем не проблема, но... – только сейчас бывшему маркизу пришла в голову великолепная идея. Комиссар говорил ему о том, что следовало бы навестить одного доктора. Но сам Руонвиль с его давно зажившей раной – одно. И совсем другое – мадмуазель, которая явно является врагом революции. – Но вам нужна помощь. – С уверенностью в голосе продолжил он. – Бог мой, Матильда, что с вами приключилось? – коснувшись рукой мадам де Ларош-Эймон, чтобы она ни в коем случае не чувствовала, что Эжен покинул её ради молоденькой девицы – прикосновение это было мимолётным и по воле судьбы началось оно с рукава её платья и закончилось где-то на уровне корсажа – он вновь остановил свой взгляд на ножках «племянницы». – Мне порекомендовали отличного доктора на Рю Паради. И мы в любой момент можем отправиться туда, - мысли бешено крутились в голове, сменяя друг друга. Как ни странно, характер раны может многое сказать о пациенте. Конечно, бывший маркиз мало что понимал в медицине, но он был агентом КОБа, а это значило, что он просто обязан иметь хотя бы поверхностное представление о многих вещах. А уж живя в Париже последние годы, не мог не насмотреться на то, что делают с человеческим телом и свинец, и сталь. – Для начала вы должны рассказать мне, что послужило причиной... – он указал на забинтованную ногу и замолчал, считая, что выразил свою мысль вполне ясно. А в следующий момент придержал Матильду за талию – при чём настолько настойчиво, что нужно было однозначно применять силу, дабы освободиться от него – и повёл в переулок, где заметил высокие каменные ступени при входе в одну из лавок, на которые можно было присесть при желании. Лавку эту Эжен знал уже давно. Он частенько покупал здесь перчатки и носовые платки. – Вы ведь разрешите мне взглянуть?..
Матильда де Людр: - Причиной? Глупая дорожная стычка. Разбойники, переодетые национальными гвардейцами… Хотя одних не очень-то отличишь от других и без переодевания… Матильда не стала сопротивляться воле руки, решительно обхватившей ее за талию (помимо всего прочего так было намного легче идти, чем хромать, полагаясь лишь на собственные силы) и безропотно позволила де Сент-Пуассо усадить ее на лавку. Коротким кивком подтверждая разрешение взглянуть на рану. На этот раз, рассказывая, девушка говорила чистую правду, и как результат, разговор давался ей легко, без всякого напряжения. – Вскользь зацепило пулей, честное слово, там ничего серьезного. У врача я уже была, и этот милейший человек обещал мне скорые танцы. Забота мужчины о ее самочувствии казалась необычайно трогательной. «Ну еще бы, это ведь не де Вильнев, который с простреленной ногой загнал меня седло на несколько часов». О том, что в седло она прыгнула сама без всякого принуждения, мадемуазель де Людр предпочла поскорее забыть, - женская память избирательна, - и теперь смело могла все валить на Бернара. Но даже вспоминая о нем с обычным уже негодованием, от мысленного сравнения Дюверже с каждым новым своим знакомым, на этот раз с де Руонвилем, баронесса удержаться не могла. Эти размышления настолько захватили девушку, что упоминание названия улицы, на которой якобы обитает рекомендованный бывшему маркизу доктор, сознания вандейской мадонны достигло не сразу. – Простите, что вы сказали, дядюшка? Рю Паради? - уяснив, что название это ей знакомо, девушка выпрямилась от напряжения, на мгновение перестав даже чувствовать ноющую боль в лодыжке. – Как его зовут, этого эскулапа? Имя? Вопрос этот был задан совершенно непривычным для Матильды, - той Матильды, что до этого знал Эжен, - тоном. Резким, требовательным, более напоминающим приказ, чем проявление обычного любопытства. И категорически не принимающим отказа.
Эжен Руонвиль: Эжен не ожидал такой перемены. Но это не значит, что он был удивлён. Гражданин Руонвиль вообще мало чему удивлялся в этой жизни. Называть имя доктора или нет? Собственно, почему нет? Если действительно получится отвести к нему Матильду, то имя она узнает в любом случае. Он постарался понять, что такого мог произнести, чтобы вызвать подобную реакцию у мадмуазель, но пока что на ум не приходило ничего, кроме названия улицы. Странно... -Бонневиль, кажется, - внешне совершенно невозмутимо ответил Эжен, обладавший неплохой памятью на имена. Об этом человеке он знал только одно – то, что им интересуется комиссар Рено. - Простите, мадам, - он обернулся к Антуанетте-Франсуазе, окинув переулок беглым, но вполне внимательным взглядом. Ему всё ещё очень не хотелось по вполне понятным причинам вызывать ненужного интереса у прохожих. Это ещё счастье, что тот гражданин, которому они помешали насладиться зрелищем отрубленной головы, отпустил их без всяких вопросов и практически не выказал недовольства. – Вы видите - эта небольшая задержка необходима. Я бы советовал вам тоже присесть и чуть-чуть отдохнуть... Сам же он опустился на одно колено перед Матильдой и, приподняв повыше подол её платья, вновь взглянул на забинтованную лодыжку, делая вид, что попросту не заметил неожиданно требовательный тон девушки. – Значит, говорите, стычка с разбойниками? Да, в наши дни на поверхность всплывает много отбросов, которые не боятся ни Бога, ни чёрта, ни хвалёного революционного правосудия, - повязка, хоть на ней и выступила кровь, вроде бы держалась пока что крепко. – Думаю, всё будет хорошо, вы просто слишком долго шли пешком. Почему вы не предупредили, мадмуазель? Я просто не хотел привлекать к нам внимание кого бы то ни было, но при подобных обстоятельствах не остановить извозчика просто немыслимо! – Ножки были так хороши, что испортить их вид не могли никакие окровавленные повязки. Долго любоваться ими посреди улицы было и глупо, и небезопасно, для этого есть другие, более подходящие места. Эжен осторожно провёл ладонью по правой, здоровой ноге Матильды. Это получилось как-то само собой, и, в общем-то, всё можно было списать на желание выразить своё сочувствие раненой девушке. Стычка... Выходит, что «гражданка Тиссо» ехала в Париж не одна. А в компании тех, кто мог выдержать стычку с вооружёнными преступниками – если это и правда были преступники, а не национальные гвардейцы. Интересно как всё складывается. Если только Руонвиль не выдаёт желаемое за действительное. Это ведь могла быть просто шальная пуля. – Уверен, что в этой стычке вы показали всю свою смелость. Я только сегодня первый раз увидел вас, но уже не могу скрывать своего восхищения, Матильда... – бывший маркиз только теперь поднял голову, заглядывая девушке в глаза.
Le sort: – Конечно-конечно, я тоже присяду, - торопливо пообещала мадам де Ларош-Эймон. И, не смотря на обещание, продолжала стоять рядом с коленопреклоненным Руонвилем, заглядывая через его плечо на баронессу и ее повязку. В какой-то степени она была благодарна этой девушке еще и за то, что она отвлекла внимание маркиза на себя, на время избавив мадам от продолжения становившегося неприятным разговора. Дама боялась настаивать на своем, не желая оскорблять доверие столь благородного человека, каким казался ей де Сент-Пуассо. Но не хотела и уступать, запросто доверяя секреты королевы обаятельному незнакомцу. Падение «дочери» пришлось как нельзя кстати. Зрелище чужих страданий отвлекает от мыслей о страданиях собственных, а вид крови больше не пугал женщину, ранее падающую без чувств при виде пустячной царапины, теперь же прогуливающуюся по площади неподалеку от сваленных наспех на телеги безголовых тел. Наоборот, мысль о том, что ее спасители тоже могут нуждаться в помощи, неожиданно взбодрила Антуанетту-Франсуазу. – Матильда, бог мой, что же ты молчала. Какая ужасная история. Крепись, девочка, дядя Эжен все сделает очень аккуратно. Женщина настолько прониклась необходимостью разыгрывать сестру и мать, что не выходила из роли даже тогда, когда ее не слышал никто из посторонних. «Грабители на дорогах, только этого не хватало! – панически рассуждала она, памятуя о своем желании покинуть Францию, - Неужели за парижской заставой злоключения беглецов не заканчиваются, а лишь принимают иные формы?!»
Матильда де Людр: Ах, как часто мы делаем из поражающих нас совпадений неверные выводы! Матильда де Людр не была исключением. «Бонневиль, я так и думала, Бонневиль!» Мало ли кто и по какому поводу рекомендует друг другу докторов. Но для баронессы Эдуар Бонневиль был человеком, к которому сама она испытывала искреннее расположение, и которому доверял де Вильнев. И, накладываясь на недавние полунамеки де Сент-Пуассо о доверии, о надежном укрытии и о каких-то таинственных делах, все это вместе взятое рисовало в воображении девушки картину чрезвычайно романтическую. Этот человек просто не может быть врагом, все сходится, без сомнения это кто-то из парижских роялистов. Взгляд вандейской мадонны заметно потеплел, и на адресованные ей полные восхищения слова Руонвиля, девушка ответила откровенно смущенной улыбкой. – Вы мне льстите, дядюшка. По мнению одного… моего спутника, ничего, кроме глупости и неосторожности я продемонстрировать не в состоянии. Матильда немедленно постаралась скрыть свое смущение многословием, звук собственного голоса предавал ей уверенности, тем более что взгляд у Эжена сейчас был такой, от каких у романтических девиц обычно ноги подкашиваются. Так что мадемуазель повезло в том, что она уже успела присесть на лавку. - Наверное, стоило просто тихо сидеть в карете и ждать, чем закончится дело. Но женщины – слишком легкая добыча, в экипаже кроме меня была лишь дама со служанкой, а кучер предпочел броситься наутек. Со вздохом Матильда одернула подол, повязка казалась ей самой достаточно тугой для того, чтобы вытерпеть продолжение прогулки. И, судя по всему, мужчина, ее осматривавший, придерживался того же мнения. – Вот редкий случай, когда хваленное революционное правосудие было бы кстати, - с обычной своей бравадой закончила она. - Ужасно неудобная…царапина.
Эжен Руонвиль: Дядя Эжен!... Нет, он определённо готов был возненавидеть тот миг, когда ему в голову пришла идея назваться родственником этих дам. В такой момент, когда гражданин Руонвиль, можно сказать, влюблено, смотрел на Матильду, назвать его дядюшкой! Да и Антуанетта... Чего доброго, она так войдёт в свою роль, что начнёт относиться к бывшему маркизу, как к брату. А уж последнее точно не входило в его планы. Уверенный в собственном обаянии, Эжен определённо решил ухаживать за обеими женщинами. И, соответственно, вполне мог надеяться на взаимность обеих, превратив таким образом выполнение своего задания в процесс не только полезный интересам республики, но ещё и весьма приятный для него лично... Впрочем, ладно. Как только они будут на месте, всё само собой образуется, и необходимость в глупом маскараде отпадёт. Так что будем надеяться, ни мадам де Ларош-Эймон, ни мадмуазель Тиссо не успеют проникнуться к нему родственными чувствами. -Ваш спутник... – повторил он, не отрывая от мадмуазель взгляда голубых глаз. Стало быть, Эжен был прав. Ехала она не одна. С кем в таком случае, а? Так просто ведь и не спросишь. Они же не на допросе в Консьержери находятся пока что. – Да, я понимаю... У такой девушки, как вы, не может не быть жениха. Должно быть, он просто слишком беспокоится о вас, поэтому и обвиняет в неосторожности... – Руонвиль вздохнул – тихо, но вполне различимо. – Хотел бы я познакомиться с вами раньше, до того, как началось всё это... – Поскольку подол Матильда одёрнула, Эжену пришлось встать. Проделал он это не то чтобы с явной, но с неохотой, при чём неохота эта была вполне искренней. Он одёрнул сюртук и, наконец, вспомнив и о себе, вытащил из кармана батистовый носовой платок. Царапина на щеке, кажется, была довольно глубокой. Оставалось только верить, что никакого шрама от неё не останется. Руонвиль прижал к ней белоснежный платок, не в силах подавить в себе мстительную радость, представляя, тело бородатого возницы, раскачивающееся на ветру. Названное им имя, казалось, не произвело на девушку никакого впечатления. Или всё-таки произвело? Тон Матильды явно изменился. Словно и не было тех ноток в её голосе, что требовали беспрекословного подчинения... Но просить каких-то объяснений, разумеется, было невозможно. Как и верить в то, что имя доктора ей знакомо. Это оказалось бы слишком удачным совпадением. А в совпадения бывший маркиз не верил ровно до тех пор, пока наглядно во всём не убеждался. - А что, хоть вы и не парижанка, вам приходилось бывать на Рю Паради? – как бы вскользь поинтересовался Эжен, оглядываясь в поисках извозчика. А потом обратился к стоявшей возле него женщине, которая так и не присела. – Как вы, Антуанетта? Всё хорошо? – он улыбнулся, и в его улыбке можно было заметить и нежность, и беспокойство. – Осталось подождать совсем немного. И все наши тревоги будут позади. Знаете, мне хотелось бы поговорить с вами за чашкой кофе как-нибудь вечером... Просто поговорить, вспомнить нашу Францию... – словно бы случайно он сделал ударение на предпоследнем слове.
Матильда де Людр: Напоминание о женихе, который о ней якобы беспокоится, заставило Матильду едва заметно помрачнеть. Конечно, де Вильнев ей не жених (и хвала Создателю!), но беспокойства она ему принесла немало. И продолжает доставлять, вот прямо сейчас, следуя в обществе де Сент-Пуассо и Антуанетты-Франсуазы в неизвестное ей «укромное место» вместо того, чтобы отправиться в гостиницу и ждать там вестей от Бернара. От этих скорбных мыслей девушку отвел вздох Эжена. Руонвиль играл, как по нотам, и ноты эти были хорошо известны баронессе, злоупотребляющей на пороге юности чтением разнообразных романтических книжиц. Практики в делах амурных тем не менее у мадемуазель де Людр почти не было: революция грянула, когда ей едва минуло пятнадцать, и следующие четыре года окружающие Матильду люди были озабочены совсем другими вещами. Не удивительно, что игру искушенного в обольщении мужчины она готова была принимать за чистую монету. Отчего он так вздыхает, этот месье? И его взгляд, боже мой, и это сожаление в голосе… Беззаветно отважная в бою, вандейская мадонна была откровенно смущена мимолетными знаками мужского внимания, особенно потому, что знаки эти были неявными, осторожными, и оставляли тем самым простор для девичьей фантазии. Эти фантазии захватили баронессу настолько, что на осторожный вопрос мужчины она ответила, почти не задумываясь: - Да, я была там… Вчера днем. Как раз у врача на Рю Паради. Удивительное совпадение, не правда ли? Боюсь, мне не стоит туда возвращаться. У доктора Бонневиля есть невеста, и она… ревнива. Девушка виновато улыбнулась, сообразив внезапно, о чем они болтают в то время, как всем им угрожает смертельная опасность, - о женихах, невестах, ревности… И решительно вернула разговор в деловое русло: - Нам еще далеко идти? Я постараюсь не причинять нам более задержек в пути.
Эжен Руонвиль: -Не слишком далеко, мадмуазель. Но, как бы там ни было, я буду настаивать на том, чтобы остановить извозчика. Для этого лишь нужно выйти на более оживлённую улицу. - Эжен постарался произнести это настолько невозмутимо, насколько вообще было возможно. Впрочем, если кто-то и обратит внимание на его волнение или замешательство – не страшно. Причин - весьма объективных, кстати - быть взволнованным у Руонвиля хоть отбавляй. Начиная от взрывов, во время которых он мог погибнуть, и прогулкой возле гильотины, что определённо не может доставить приятных моментов для противников республики, и кончая общением с милыми дамами. И пусть каждая их них относит волнение бывшего маркиза на свой счёт... Вот оно как выходит. Доктор, показавшийся просто подозрительным комиссару – не зря же гражданина Бонневиля не арестовывали и не отдавали под трибунал, а всего лишь собирались слегка проверить! – оказывается не просто подозрительным. Теперь уже Эжен почти не сомневался в том, что этот, совсем незнакомый ему человек, активно сотрудничает с врагами революции. Раненная мадмуазель со своим спутником – спутниками? – приезжает в Париж, сразу же обращается к доктору и получает необходимую помощь. А вот Комитет, очевидно, сведений о странной пациентке определённо не получает, хотя любой благонадёжный гражданин обязательно о ней сообщил бы... Руонвилю осталось лишь мысленно поблагодарить комиссара за то, что он упомянул в разговоре доктора. Такое совпадение было редкой удачей, но, должно быть, практически все, кто часто рискует жизнью, верят в удачу. Вот и бывший маркиз, считая глупостями разговоры о божественном проведении и сочувствуя Культу Разума, который ещё настойчиво не пропагандировали в Париже, но о котором много говорили в определённых кругах, в глубине души всегда поклонялся Фортуне, надеясь, что богиня его не забудет... -Нам рекомендуют одних и тех же докторов. Не удивлюсь, если наши друзья знакомы между собой, - нейтральные, спокойно произнесённые слова. Однако под угрозой гильотины всё приобретает несколько иной смысл, дыхание смерти расставляет свои акценты, обостряет ощущения, заставляет события развиваться куда быстрее, чем в обычных условиях. И потому взгляд Эжена, наполненный если не откровенным восхищением, то намёком на это восхищение, в общем, был уместен. -Вы сможете пройти ещё немного? – и он протянул Матильде правую руку, чтобы девушка могла на неё опереться. Значит, у доктора ревнивая невеста. Это вдвойне хорошо. Во-первых, люди, у которых есть близкие, весьма уязвимы. Потому своему младшему братишке, так настойчиво просившемуся в Париж, Эжен и запрещал приезжать. Во-вторых, выходит, мадмуазель подала повод для ревности. И можно надеяться, что она не такая уж недотрога, как может показаться на первый взгляд... Размышляя таким вот образом, левую руку Руонвиль предложил мадам де Ларош-Эймон.
Le sort: Мадам де Ларош-Эймон послушно оперлась на протянутую ей руку, донельзя обнадеженная тем фактом, что обещанное убежище уже где-то поблизости. – Да и мысль остаток пути проделать в наемном экипаже казалось женщине чрезвычайно удачной, поэтому она вновь с благодарностью глянула на свою «дочь». – Так идемте же туда, идемте скорее, - мягко настояла она, демонстрируя подобающую случаю заботу о здоровье мадемуазель, но в глубине души надеясь и на то, что полог дешевой коляски скроет ее, наконец, от всего ополчившегося против «бывших» мира. Случайные взгляды прохожих этих ужасных людей в красных колпаках, с ненавистными Антуанетте-Франсуазе кокардами, - заставляли бывшую придворную даму опасливо ежиться. А встречи с патрулем она просто не переживет, просто грохнется в обморок от одного вида воинствующих санкюлотов. Для волнений мадам имелись серьезные причины в ее прошлом. Эта достойная женщина находилась во дворце Тюильри во время его штурма, и кровавые сцены расправы над преданными королевской чете дворянами и солдатами швейцарской гвардии навсегда запечатлелись в ее памяти. Нет, запугивать саму себя – последнее дело. Ободренная участием в голосе маркиза (тоже «бывшего», как и она сама) мадам де Ларош-Эймон решительно вздернула подбородок и непредаваемой грустью в голосе заметила: – За кофе как-нибудь вечером… О «нашей» Франции… Ах, месье, звучит, как несбыточная мечта. Так хочется верить, что этот день когда-нибудь настанет, и мы будем вспоминать эти страшные годы, как кошмарный сон. С улыбкой рассказывать о прошлом внукам. Люди, которые сражаются за возвращения «нашего мира», настоящие герои. Антуанетта-Франсуаза бросила выразительный взгляд на де Сент-Пуссо, недвусмысленно давая мужчине понять, что она говорит и о нем тоже. Мои извинения за "тормоза". Проблемы с и-нетом, да и при написании женских персов я, бывает, впадаю в творческий ступор
Матильда де Людр: - Скоро узнаем, так ли это, - отстранено пробормотала мадемуазель де Людр, в очередной раз вспоминая, в каком волнении сейчас наверняка находятся ее друзья в отношении ее судьбы и местонахождения. И в какую ярость эти самые друзья придут, когда она, наконец, покажется им на глаза. Объяснение причины ее ухода из квартиры доктора Бонневиля будет звучать очень глупо, в этом баронесса почти не сомневалась. Девушка живо представила себе выражение лица Дюверже, - в такие моменты он смотрит на нее примерно так, как на пыль на дороге, уничижительно и презрительно одновременно, - и малодушно пожелала себе какой-нибудь немедленной героической гибели. Со стороны троица, - немного потрепанный, но все еще холеный мужчина, заботливо ведущий под руки двух милых женщин, - и правда напоминала мирное парижское семейство. Так что повода немедленно погибнуть во имя монархии в ближайшее время явно не представится. – Конечно, месье де Сент-Пуассо. Я ведь обещала больше не доставлять вам хлопот, - заверила Матильда бывшего маркиза. При этом обе женщины одновременно перестали называть его «братом» и «дядюшкой», что явно свидетельствовало о том, что многозначительные вздохи и взгляды Эжена не пропали даром. Во всяком случае, для баронессы де Людр. «Как только они окажутся в безопасном по мнению де Руонвиля месте, они поговорят, - решила для себя вандейская мадонна. - Обязательно поговорят. На чистоту. И де Вильнев будет трижды глупцом, если осудит ее за это. Разве маркиз не благороден? Не отважен? Не осторожен? Он может, - и конечно же захочет, - помочь делу спасения королевы и дофина. Чем больше у них верных помощников, тем выше шансы на благоприятный исход дела…» Разумеется, Матильда думала о деле и только о нем. О том, что «дело» - отличный повод видеться и общаться с Эженом, она вовсе не думала. Или почти не думала. Или думала, что не думает. Экзальтированные молодые особы столь легко выдают желаемое за действительное, что им немудрено ошибаться в собственных намерениях.
Эжен Руонвиль: Извозчик появился даже раньше, чем ожидал Эжен. Оставалось только гадать, что он делал в этом пустынном переулке. Должно быть, подвозил кого-то к одному из близлежащих домов. Заметив коляску, в которую была запряжена каурая кобылка, Руонвиль крикнул, не слишком громко, но так, чтобы его определённо услышали. -Эй, гражданин, нам нужно на улицу Ферронери! – он в очередной раз заметил про себя, правда, заметил мимоходом, как это хорошо - не считать денег. Не думать о том, сколько монет или ассигнатов осталось у тебя в кармане, желая так вот проехать в экипаже, купить себе новую дорогую шляпу самого модного фасона или сытно позавтракать в такой изысканной кофейне, в какой он завтракал не так давно. Уже за одно это бывший маркиз вполне искренне любил революцию. Можно, конечно, назвать всё вышеперечисленное мелочами. Вопрос только в том, что данные мелочи были ещё несколько лет назад для Эжена проблемой... Конечно, он любил своё поместье, место, где он родился и вырос, но вот то, что бывший маркиз просто не мог, не имел возможности, его покинуть, чтобы жить так, как ему хотелось, виноваты были именно те, кто развлекался на балах в Трианоне. Обладая, кстати, не более знатными именами... -Мне не хотелось бы заглядывать столь далеко, - взгляд Антуанетты-Франсуазы Эжен не оценить не мог. И потому наклонился к ней так, что коснулся своей щекой её чепца и шелковистой пряди волос, выбившейся из-под него. – Мне хватило бы одного вечера, когда мы могли бы побеседовать с вами. Всего лишь... одного вечера. – Поскольку сейчас он говорил почти шёпотом и повернул голову налево, то вполне мог рассчитывать, что Матильда не сможет разобрать его слова. Тем более, что и присутствие Матильды, и её прикосновения, он ощущал как-то уж слишком остро. -Как вы себя чувствуете? – они и прошли-то всего несколько шагов, но гражданин Руонвиль с явным участием и беспокойством обернулся теперь направо, стараясь двигаться как можно медленнее, чтобы его раненая спутница не спешила. – И потом, не говорите глупостей, вы просто не можете никому доставлять хлопот, а если вдруг и доставите, эти хлопоты будут... – «самым большим счастьем в жизни каждого человека». Именно это и вертелось у Эжена на языке. Но внезапно ему показалось, что подобные выражения будут слишком уж вычурными для их ситуации, и он замолчал, предлагая мадмуазель додумывать самой. Помог ему извозчик, остановивший рядом с ними коляску: –Нам без разницы куда ехать, так что садитесь, граждане, - лошадь была спокойной, а может быть, просто уставшей. И потому покорно ждала, покуда санкюлот, сидевший на козлах, рассматривал людей, его остановивших. – Только платите, сколько положено, а там хоть весь день катайтесь. -Не беспокойся на этот счёт, - произнёс бывший маркиз чуть снисходительно, так, как по идее, это можно было бы сказать человеку его сословия пять-шесть лет назад, а потом кивнул Матильде на коляску. – Садитесь, мадмуазель, прошу вас. Эжен был уверен, что мадам де Ларош-Эймон не обидится – ведь её «дочь» была раненой. Тем не менее, он счёл своим долгом заглянуть в глаза дамы и прибавить так, что голос его различить можно было только очень постаравшись. – И чем скорее наступит этот вечер, тем более счастливым я буду... Какая бы судьба нас ни ждала. Ради Антуанетты-Франсуазы можно и подождать) Мне уже жалко доносить на неё. Хотя... ради Республики и придётся забыть о чувствах))
Le sort: Обшарпанная наемная коляска казалась сейчас Антуанетте-Франсуазе роскошнее королевской кареты. После долгих месяцев ходьбы в сношенных до дыр туфлях по каменному полу тюремной камеры, после страшной поездки в бочке, где пришлось сжаться в три погибели, не шевелиться и почти не дышать, чтобы случайный шум не привлек внимания посторонних, простое обтянутое грубой кожей сиденье было для мадам де Ларош-Эймон сродни мягчайшему турецкому дивану. Счастье женщины было бы полным и безоговорочным, если бы на них не глазел этот мерзкий извозчик, грязный и фамильярный, как все санкюлоты, так мало напоминающий учтивых кучеров в ливреях и белых перчатках, что украшали выезды «до» появления гильотины на площади Революции. А самое скверное, что он наверняка не откажет себе в удовольствии подслушивать разговоры пассажиров. А значит, беседа с маркизом, все более и более захватывающая Антуанетту-Франсуазу, на некоторое время откладывается. На время, но не навсегда. Путь им угрожает смертельная опасность и будущее неопределенно, пусть любой опрометчивый поступок может привести к гибели, пусть, пусть, - женщина все равно остается женщиной и не может не оценить внимания мужчины к своей персоне. Пальцы мадам невесомо легли на руку де Руонвиля и слегка сжали ее. – Тише, сударь, тише. Нас могут услышать, - голос женщины был чуть громче дыхания, к тому же она предусмотрительно наклонилась к своему «брату», демонстрируя близость, позволенную родственникам, но несущую в себе сейчас гораздо больше чувственности. – Еще немного терпения, и мы сможем говорить открыто, а пока… Тссс… И, подобрав юбку, Антуанетта-Франсуаза взобралась в коляску следом за Матильдой. – Устраивайся удобнее, моя дорогая, - тоном заботливой матери предложила она. И, обернувшись, к Эжену, добавила – Скорее, братец. Мне не терпится оказаться дома, сегодня Париж страшнее, чем поле боя. – Это верно, - тут же вклинился в разговор кучер, подтвердив неприятные догадки мадам де Ларош-Эймон о том, что он не пропускает мимо ушей разговоры тех, кого обслуживает. – Сегодня и не везде проедешь, где стрельба, где драка, а где и взрывы. Так вам на Ферронери, граждане? – Да, именно туда. И поскорее, если можно. – Это уж как получится, - беззлобно буркнул кучер, и лениво понукнул свою кобылку. Коляска тронулась.
Матильда де Людр: Под мерное покачивание экипажа мадемуазель де Людр прикрыла глаза, на какое-то время сосредоточившись на приятных ощущениях уходящей боли. Как только девушка перестала тревожить ногу, не замедлило наступить облегчение. Все же доктор Бонневиль был прав, на то он и доктор в конце концов, а она, как всегда, нет… Слова месье де Руонвиля были из тех, отвечать на которые не обязательно, но о которых юная девушка просто не может не задуматься. И Матильда не была исключением. Терпкая недосказанность, как мелодия, оборванная на самой высокой ноте, вызывала острое желание немедленно додумать остальное. И девушке стоило немалого труда сдержать свое воображение. Во время этой незримой внутренней борьбы комментарии возницы пролетали мимо ее слуха, а остальные пассажиры коляски предпочитали помалкивать, не доверяя свои секреты ненадежным ушам. «Не нужно думать о маркизе. Не нужно, не нужно… Не к месту, не вовремя, неприлично, в конце концов. Нужно думать о чем-то… о чем-нибудь ином. Например, о том, куда мы едем… Ферронери, Ферронери…» Название улицы казалось абсолютно незнакомым, но баронесса вообще плохо ориентировалась в Париже. Однако ей показалось все же, что де Сент-Пуассо упоминал какой-то салон. А ее «матушка» заявила кучеру, что спешит оказаться дома. Какой, однако, сюрприз ожидает этого достойного гражданина… Девушка машинально отметила эту ошибку в показаниях, так же машинально с грустной иронией подумала о том, что конспираторы их них всех никудышные. А вот полагаться на бестолковость человека на козлах не следовало бы. Нерешительно поерзав на месте, она все же склонилась к уху Эжена, мысленно уверяя себя, что никакого повода для возобновления разговора она не ищет, и дело действительно, серьезное. – Месье, не думаю, что стоит называть кучеру точный адрес места куда мы направляемся. Пусть остановится за несколько домов до нужного. Так будет безопаснее. Матильда старалась шептать как можно тише, чтобы мужчина, понукающий лошадь, не дай бог ее не расслышал.
Эжен Руонвиль: Эжен уселся в коляску последним. Лично его присутствие кучера не то чтобы не заботило – конечно же, было нежелательно, чтобы кто-то становился свидетелем их разговоров – но, по крайней мере, не раздражало. Может быть, внешность бывшего маркиза и свидетельствовала об обратном, но он всё чаще и чаще начинал замечать за собой, что среди простых санкюлотов чувствует себя своим. Гражданин Руонвиль мог сыпать не слишком пристойными шутками, не задумываться над каждым жестом, не боятся, что его слова или поступки будут неправильно истолкованы. Он находил явное удовольствие в том, чтобы плевать на все нормы поведения, ещё совсем недавно положенные для дворян. Это была своеобразная свобода, полученная Эженом... -Да, сегодня неспокойно, гражданин. Враги революции никак не хотят смириться с тем, что народ теперь сам управляет нашей страной, - Руонвиль произнёс это привычно и как-то совсем обыденно. Впрочем, его спутницы должны были бы быть ему благодарны за то, что он выглядит таким честным патриотом и не вызывает подозрений. -Это точно, перевешать бы их всех, и вся недолга! – одобрительно заметил кучер, понукая кобылку. – Ничего, эти выродки у нас ещё попляшут! Эжен на миг опустил глаза, показывая Антуанетте-Франсуазе, что понял её. Хорошо, он, конечно, подождёт. Тем более, что рыбка вроде бы клюнула. И теперь главное – оправдать доверие бывшей придворной дамы и правильно вести себя. -Немного терпения, дорогая сестра, и мы окажемся у себя, - он улыбнулся мадам де Ларош-Эймон несколько заговорческой улыбкой, тоже в ответ сжав её пальцы, крепко, почти до боли. А потом Эжен откинулся на спинку сидения. Копыта лошади цокали по мостовой, проплывали мимо и оставались позади здания и прохожие. И так приятно было, лениво прищурившись, наблюдать за этими прохожими, слышать отзвуки их голосов, следить за мельканием трёхцветных кокард, трепетом республиканских флагов, что украшали многие дома, и думать о своём. Ладонь гражданина Руонвиля мягко, успокаивающе накрыла руку Матильды. -Не беспокойтесь, я обо всём позабочусь. – Скорее всего, именно это его друг санкюлот, восседающий на козлах, услышать не сумел. Потому что бывший маркиз ответил мадмуазель так же тихо, как и она, когда обращалась к нему. Причём шёпот его казался не менее многозначительным, чем в тот момент, когда всего пару минут назад обращался к своей «сестрице», прося провести вечер с ним наедине. Про себя Руонвиль отметил осторожность девушки. Лишнее подтверждение его подозрений. -Я понимаю, что у вас могут быть свои дела, свои обязательства. Но вы же не исчезните, как чудесный сон, убедившись, что мадам находится в безопасности? И сразу после этого добавил, уже куда громче: -Конечно, я понимаю, ты устала, Антуанетта. Мне надо было слушать тебя. Сегодня не тот день, который нужен для прогулок, - и взгляд его, откровенно восторженный, скользнул по фигуре «спасённой» женщины.
Матильда де Людр: – Исчезну, - с заметной долей печали в голосе откликнулась Матильда. «Я только хочу убедиться, что с беглянкой все в порядке и ваше надежное место действительно надежно, - мысленно объясняла она де Руонвилю, вслух не произнося ни слова. Объяснение предназначалось вовсе не бывшему маркизу, а самой баронессе, лишний раз убеждая ее в необходимости осторожности. – А затем мне придется исчезнуть, я не располагаю своим временем и своей свободой. Даже собственной откровенностью и собственными чувствами я сейчас не располагаю…» – Но, конечно же, не сразу. И уж точно, не как сон. Дальше перешептываться показалось ей слишком опасно при наделенном хорошим слухом санкюлоте, и мадемуазель де Людр, отстранившись от Эжена, решительно выпрямила спину, восседая в коляске ровная, как свечка. Демонстративный знак непреклонности в решениях, которой в глубине души ей сейчас так не доставало. Продолжая гадать, куда именно «пригласил» их де Сент-Пуассо, Матильда даже и не подозревала, что наемный экипаж сейчас повторяет тот путь, что барон де Вильнев проделал пешком вчера днем. Вскоре заботливый «брат» и «дядя» попросил кучера остановиться, помог дамам спуститься на мостовую, расплатился и распрощался с извозчиком, а еще через несколько минут мужчина и две женщины остановились у уже упоминавшегося неоднократно в нашей истории дома, того самого, где располагался салон «Флер де Сите». Мне было велено резюмировать самой. Как смогла...
полная версия страницы