Форум » Париж. Город » "Все дороги ведут в Рим", 27 мая, около полудня » Ответить
"Все дороги ведут в Рим", 27 мая, около полудня
Бернар де Вильнев: Время: 27 мая, около полудня Место: салон "Флер де Сите" на улице Ферронери Участвуют: Лютеция Флер-Сите, Бернар де Вильнев, Эмильен де Басси, Эдуар Бонневиль, Шарлотта де Монтерей
Бернар де Вильнев: – Я тоже удивлен, доктор, - рука де Вильнева невесомо опустилась на плечо Эдуара Бонневиля, безмолвно подбадривая. Или, наоборот, предостерегая от неоправданной откровенности. Не спеша возвращаться в свое пустующее кресло, Дюверже предпочел остановиться за спинкой кресла Эдуара, с высоты своего роста разглядывая всех присутствующих в комнате. – Мне казалось всегда, Париж - такой большой город, затеряться в толпе тут ничего не стоит. Выходит, я ошибся, и каждый знает каждого… Разговор, начатый в коридоре, но так и не законченный, не давал вандейцу покоя. Подозрительность пробудилась абсолютно некстати, и теперь этот недобрый зверь был голоден и требовал пищи. – И очень хорошо, что вы знаете дю Белле, - ни голос, ни поведение барона, ни его любезная улыбка ничем не выдавали снедающих его сомнений. - У нас будет повод поговорить о них. Но сначала коньяк. В благодарность за тот замечательный напиток, которым вы угостили меня вчера… Милые дамы, вы нас покидаете? Возможно, самый простой способ вернуть себе утраченное душевное равновесие – откровенно поговорить с Лютецией? Стоит ли ждать иного повода? – Не возражаете, если я провожу вас? Прогулки по дому, разумеется, не имели ничего общего с прогулкам по охваченным волнениями улицам. И, тоже разумеется, вряд ли мадам Флер-Сите требовался провожатый внутри собственного салона. Но… любезность, не более. А за одно возможность обменяться парой слов наедине.
Лютеция Флёр-Сите: -Мир тесен, а в Париже, уж вы то мне поверьте,граждане, так и совсем некуда яблоку упасть, - заметила, чуть щурясь, Лютеция, скосившая взгляд на юную служанку, которую уверенно уводила прочь от людей, которым та смогла бы довериться. Когда две женские особы уже почти покинули комнату, одна ведущая, другая ведомая, прозвучало внезапное предложение о сопровождении, и хотя хозяйка салона считала, что в этом нет никакой необходимости, обернувшись и заглянув в глаза вандейца, она поняла, что, скорее всего, оно вызванно не приступом обострившейся галантности, а желанием что-то поведать или, наоборот, что-то узнать. - Отчего же нам возрожать, правда Мари? - Лютеция лучезарно улыбнулась, - Отнюдь. Мы с удовольствием принимаем ваше предложение. В голове Флёр-Сите под стук каблучков, отбивающих чёткий ритм, завертелась вереница мыслей, быстрых, как порыв ветерка. Лютеция не была уверена, что интуиция её не подвела и "гражданин Оливье" хочет с ней о чем-то поговорить, и даже, если она была права, женщина не знала, какова причина, побуждающая Вильнева желать беседовать с ней наедине, и тема, по которой может состоятся возможный разговор. Однако у самой у неё определенно была информация, которую ей хотелось поведать. Желание это возникло внезапно, в порыве мыслей о...Мари... - Как же сегодня душно! - ведя невидимую борьбу со своим дыханием, сказала Лютеция, - Зайдем по пути на кухню... Эй, да откройте вы окна! - приказала хозяйка, как только все трое ступили на порог "обители кастрюль и сковородок". - Да мы уж все пооткрывали...- донеслось бурчание со всех сторон от, мучавшихся в жаре, людей. - Ладно... Терпите, ничего не поделаешь,- приободрила своих работников Лютеция, скорая и на жёсткость и на сочувствие, - Приготовте-ка чая... Мадлен, - к Флёр-Сите почти тут же обратилось загорелое лицо молодой женщины-служанки,- принесешь чай этой гражданке в соседнюю комнату. Когда, пожелав Мари хорошенько выспаться и ни о чем не беспоится, владелица салона закрыла за собой дверь, она уже решилась. Чувство жалости тонким,лёгким перышком легло на чашу весов, скроенных из сомнений, из "за" и "против", но его оказалось достаточно, чтобы перевесить в сторону решения расскрыть вандейцу знания, которыми Лютеция обладала. - Гос... Гражданин Оливье, мне нужно вам кое-что сказать...
Бернар де Вильнев: – Как ни странно, мне тоже… Барон не мог похвастаться тем, что понимает мадам Флер-Сите до конца, еще во время из первой встречи он уяснил для себя, что Лютеция – женщина «сложная», а на большее времени уже не оставалось. Но вот сейчас, глядя в устремленные на него устало-насмешливые глаза цвета свежего меда и вслушиваясь в мелодичную хрипотцу непривычно сбившегося между старым и новым обращением голоса, Бернар почти не сомневался в том, что заговорят они об одном и том же. – Если в вашем доме найдется еще один укромный уголок кроме всех тех, что вы уже доверили своим незваным гостям.., - улыбка мужчины на мгновение стала скользящей, рассеянной, он обращался к Лютеции, но при этом смотрел на только что закрывшуюся за спиной хрупкой девушки по имени Мари Жерар дверь и подспудно желал, чтобы его подозрения не оправдались. – Мы могли бы, думаю, еще на четверть часа лишить Бонневиля и Басси нашего общества. Подобное предложение уединиться, прозвучи оно в иных обстоятельствах, выглядело бы фривольно и двусмысленно, но тайны и недосказанности порой возбуждают не хуже поцелуев, поэтому в словах мадам не слышалось ни тени кокетства, а в намерениях барона не имелось даже намека на попытку обольщения.
Лютеция Флёр-Сите: Кхм... глаза только у мадам не изумрудные, а карие)))))))) - Пойдёмте...- прошептала Лютеция, слегка поманив Вильнева рукой. Итак, она оказалась права и правильно отгадала желание мужчины. Пусть эта ситуация. полная двузначных слов и намёков, со стороны показалась бы щекотливой и вызвала бы либо смущенную улыбку, либо циничную ухмылку, владелица салона прекрасно знала, благодаря своему опыту, когда подобное имеет место, а когда является только иллюзией. Да, и надо признаться. она уже отвыкла от проявления интереса к своему...как все вокруг говорят, очарованию, не подкрепленного какими-нибудь деловым вопросом, или просто перестала оный замечать. В сущности, в данный момент Лютеция Флёр-Сите думала о другом: проведя вандейца вверх по одной из лестниц и ведя по длинному коридору, она, уже даже приняв решение, испытывала сомнения, свойственные ей, как человеку, привыкшему никому не доверять, а главное, не делать ничего без выгоды для самой себя. - Входите,- Лютеция открыла одну из дверей и впустила гостя, который оказался в небольшом кабинете с одним, но большим окном, столом с аккуратно сложенными бумагами и писчими принадлежностями, стоящим почти посередине; камином, в этот момент, естественно, холодным, диваном, обитым красноватым сукном и стелажами, до потолка заставленными книгами. Женщина-мотылёк снизу вверх посмотрела на мужчину и, предложив тому сесьть, сама встала чуть дальше, напротив окна, так что Вильнев мог видеть остроносый, тонкий профиль. На лице Лютеции не было улыбки, хотя она всегда была готова возникнуть, брови чуть сдвинулись, а на лбу залегла тонкая морщинка. - Будем говорить откровенно, сударь?- спустя пару мгновений Флёр-Сите заговорила первой, и было видно, что решение говорить далось ей непросто, - Вы хотели бы поговорить...- Лютеция запнулась в нерешительности, - Впрочем, я не знаю, о чем хотели бы поговорить вы,- и женщина сама себя убеждала, что темой разговора может быть и что-то другое, - но мне нужно сказать вам пару слов о Мари...
Эмильен де Басси: To Эдуар Бонневиль: - Это было очень смело со стороны Мари-Жана оставить нас наедине с коньяком, - с ироничной невозмутимостью заметил де Басси, когда женщины и вандеец покинули комнату. Зачем Лютеция уводит из гостиной Мари, Эмильен прекрасно понимал. Нечего этой милой девочке слушать серьезные «взрослые» разговоры: и ей повредит, и, упаси господь, всем им. Но вот по какому поводу Дюверже одолел приступ галантности, пока неясно. Решил взять быка за рога и поскорее допросить свою добычу? Неужели история с дю Белле для него настолько важна?! Граф, если на то пошло, надеялся, что барон проявит больший интерес к их мужским делам, например, как следует познакомит его с Эдуаром Бонневилем, не ограничиваясь формальным представлением. Но… Нет, так нет. Да и ушел Бернар не навсегда. – Налить вам рюмочку, доктор? – де Басси вопросительно кивнул на стоящую на столе бутылку. – Прежде, чем вы решите оттачивать на мне свое мастерство. Невесело усмехнулся мужчина, покосившись на перемотанную полотенцем руку. – Я был бы вам признателен, право, хотя третья перевязка за день – это слишком даже для моей царапины.
Бернар де Вильнев: Лютеция Флёр-Сите пишет: Кхм... глаза только у мадам не изумрудные, а карие)))))))) Ужасно. Какое разочарование – О Мари? С чего бы это вдруг? Деланное удивление де Вильнева прозвучало почти на грани резкости. И хотя здравый смысл подсказывал барону необходимость ценить откровенность стоящей у окна женщины, справиться с пульсирующим в висках раздражением было не так-то просто. «О Мари, о Мари… Значит, я не ошибся, и девушка как-то связана с Рено. Это плохо, по-настоящему плохо, особенно скверно еще и потому, что я втравил в эту историю де Басси. И едва не втравил Бонневиля. Даже той малости, единственного подозрения в том, что доктор якшается с ренегатами, вроде меня, достаточно для того, чтобы погубить его…» – Вы правы, будем откровенны, мадам. Насколько это вообще возможно в нашем положении. Лучи солнца просвечивали сквозь волосы Флер-Сите, окружая ее профиль сияющим червонным золотом ореолом, и Дюверже, с трудом оторвав взгляд от этой слишком романтической для их разговора картины, принялся разглядывать свою руку, с обманчивой легкостью покоящуюся на подлокотнике кресла. Хотелось как следует стиснуть отполированный множеством прикосновений изгиб, до хруста, до боли в костяшках. Доверие - гнусная игра, самая ненавистная из игр. - Я позволил себе взглянуть в ваш журнал посещений, - бесцветным голосом пооткровенничал он. - Имя мадемуазель Жерар в нем соседствует с именем комиссара Республики. Прошу вас, уверьте меня, что это случайность. Если сможете… Видя колебания Лютеции, де Вильнев подсознательно облегчал ей труд. Разбавляя собственными домыслами обещанную ему, но так пока и не прозвучавшую вслух «пару слов о Мари». - А если не сможете, бога ради, объясните, что за работу вы обещали этой девушке? Работу на Комитет?
Лютеция Флёр-Сите: "Не делайте из меня дуру!"-так и хотелось воскликнуть умной женщине, когда роялист явно изобразил удивление, но она промолчала, оставив восклицание лишь в мыслях. Откровения...ни ей ни ему не хотелось говорить откровенно, стоило только возникнуть теме доверия и это самое доверие затрещало по швам. Лютеция резко повернулась к вандейцу, так что некоторые из огненно-золотых прядей, лежащих на груди, взлетели и откинулись за спину. Несколько мгновений женщина смотрела в глаза Вильневу, и взгляд её был жёстким, колючим, будто Медуза Горгона повернулась, чтоб превратить человека своим прекрасным, но убийственным взором в камень. - Не я ей обещала работу на Комитет,- наконец заговорила Лютеция, смотря на роялиста уже мягче, но по-прежнему хмурясь,- Она и так на него работает. Подобное заявление могло бы пригвоздить мужчину к креслу, и Флёр-Сите сделала паузу, чтобы "гражданин Оливье" смог бы прийти в себя в случае потрясения. - Я вижу эту девушку второй раз. Первый раз я встретила её вчера. Она пришла вместе с Альбером Рено и...гражданином Садом, помните, вы его видели вчера?-ледяной и одновременно взволнованный голос Лютеции стал спокойнее. - Простите, но, к сожалению, я не могу вас успокоить. За ореолом невинности и трогательностью слёз может скрываться опытный охотник... Лютеция отвернулась к окну, подумав, что девчонка может быть подневольной птицей, подписавшей договор в сделке с дьяволом, такой же, какой подписала она сама. - ...Или угодившая в ловушку подневольная птица, которая, тем не менее, не становится от этого менее опасной...
Бернар де Вильнев: - Так какую же работу обещали ей лично вы, мадам? Де Вильнева в этот момент не устраивала полуправда. Обвинения Флер-Сите в адрес Мари Жерар были страшными на словах, но… если задуматься, пока выглядели больше домыслами, чем фактами. Так же, как и размышления самого Дюверже. То, что Лютеция видела Мари в компании Рено, еще ни о чем не говорит. Его самого могли видеть в обществе республиканцев на заставе в Нантере или на улице Турнон, - всего лишь вынужденная необходимость, продиктованная обстоятельствами. Прямо сейчас он может спуститься в салон, к распевающим революционные куплеты патриотам, и ввязаться в полемику о делах в Конвенте. Само по себе это вряд ли будет считаться предательством монархических идеалов. Бернар не оправдывал девушку. Если она агент Комитета и это будет доказано… Альберу Рено придется постараться, чтобы отыскать ее труп. И все же барон не был безжалостным убийцей, и поэтому хотел знать наверняка – да или нет. – Это было ваше добровольное намерение? Или приказ комиссара? Если приказ, он, полагаю, должен был объяснить вам, что от вас требуется. Мужчина пододвинул кресло к столу, и, убрав в сторону стопку бумаг, выложил на столешницу пистолет, до этого момента разряженный после выстрела в Жана-Большого. Затем кисет с порохом и пару свинцовых пуль. Привычно орудуя шомполом, он перезаряжал оружие с уверенной невозмутимостью человека, проделывавшего эту манипуляцию бесчестное количество раз. Но, поймав красноречивый взгляд Лютеции, все же, пожав плечами, уточнил: - Не волнуйтесь, мадам, я не стану стрелять в салоне. Тем более в женщину… Девушку… Хотя это в данном случае и неважно. Так что же хотел Рено? Или все они просто приходили пообедать? Серые глаза говорящего иронично сверкнули из-под падающих на лоб темных прядей.
Лютеция Флёр-Сите: Мадам Флёр-Сите понимала, что сказанное ей "гражданину Оливье" его не удовлетворит и, поэтому выслушала все вопросы со спокойствием, лишь когда роялист бесцеремонно стал распоряжаться пространством её стола и вытащил оружие, Лютеция молчаливо удивилась, бросив на мужчину пылающий взгляд, который затем потух так же быстро, как и загорелся. Женщина продолжала смотреть в окно и лишь иногда искоса поглядывать на гостя. Она заметно медлила с ответами на заданные вопросы. Наконец, полностью обернувшись к Вильневу и оперевшись руками на подоконник, стала говорить подчеркнуто тихо, временами прерывисто, хотя и пытась сохранить спокойствие. - Помните я интерисовалась сегодня у вас личностью леди Блекней? А главное, тем, знаете ли вы её мужа?... - руки женщины были напряжены и костяшки пальцев побелели, лицо её было мертвенно-бледным, а на лбу выступили капельки пота. Можно было подумать, что Лютеция взволнована разговором, что-то недоговаривает или собирается солгать, но на самом деле её вновь подводил недуг, заставляя чувствовать слабость и боль, и, всегда умевшая контролировать себя владелица салона, сейчас ничего не могла с собой поделать. - Так вот, это не праздное любопытство....Рено знает, что леди в Париже. Он интерисуется её мужем... Говорил, что он считается врагом Республики, но почему, этого я не знаю....- Лютеция пыталась говорить так же, как и всегда, но дышать было трудно, впрочем, она не придавала сейчас этому значения и не ждала от собеседника, что он что-то заметит, а заметив не увидит причину её состояния в разговоре. - Мари Жерар было поручено стать служанкой леди Блекней, видимо, чтобы выведать у неё о её муже, либо заманить её в какую-то ловушку, дабы держать в заложницах и, тем самым, заставить её мужа появиться во Франции- Лютеция отвела взгляд, пряча от пронзительных стальных глаз вандейца, - Мне было поручено так же войти в доверие к леди и обеспечить становление Жерар её служанкой. Более, сударь, я ничего не знаю...Может быть, комиссар расказал ей и о вас... Владелица салона, помедлив, перевела взгляд на пистолет. - Вы сказали, что не будете стрелять в салоне...- и резко обернувшись обратно лицом к окну и начав кашлять, бросила коротко сквозь, прижатый к губам. платок,- Вы не высрелете в неё и вне моего салона...
Бернар де Вильнев: - Я бы не стал зарекаться, - закончив заряжать оружие, де Вильнев убрал его обратно под плащ и сочувственно посмотрел на задыхающуюся Лютецию. – Если речь пойдет о жизни и смерти леди Блекней, ее, увы, вовсе незнакомого мне мужа, о приятелях и друзьях актрисы, что наверняка попадут под подозрение, а может, и прямиком на гильотину… Неужели вся эта череда смертей не стоит одной пули? Я знаю, что такое милосердие, мадам. И даже если бы позволил себе забыть об том, всегда рядом найдется кто-то, кто напомнит. Мы ведь аристократы, благородные, утонченные. Это мы взрастили Вольтера, Руссо… А вовсе не санкюлоты, с одинаковым равнодушием рубящие голову курице и человеку. Теперь наше благородство оборачивается против нас… Хорошо, допустим, за свое благородство не жалко и сдохнуть. Но совершенно непозволительно допускать, чтобы из-за него умирали другие. Теперь Дюверже верил словам хозяйки салона. Мари – агент Комитета. Проклятье, ну и угораздило же его… Хорошо, допустим ни про него, ни про де Басси девушка не знает пока ничего определенного, двое мужчин просто вступились за нее на погроме. Допустим, он успеет найти леди Блэкней прежде, чем за нее всерьез возьмется КОБ, предупредит о подстерегающей ее опасности и у актрисы хватит ума немедленно покинуть Париж. Но что делать с гражданкой Жерар? Как выяснить, скольких она уже приговорила к смерти, как угадать, скольких еще приговорит?! Поднявшись с места, вандеец подошел к окну, поравнявшись с продолжающей прижимать платок к губам женщиной. – Спасибо, Лютеция. Я ваш должник. И не только я, судя по всему. Прошу, не говорите ничего де Басси. Он… несет ответственность за большее число людей, чем я, а значит, будет еще менее милосерден.
Лютеция Флёр-Сите: - Я это заметила...- через силу прошептала Лютеция, имея ввиду, что она увидела это в нервничающем парижском роялисте, - ...Но...он, пока вас не было, спрашивал девчонку о каких-то аристократах, скорее всего, выяснял то, что вы сами хотели у неё спросить... Кажется, господин де Басси...-произнесла женщина тихо и задумчиво, не замечая, что прибавляет не названное "де", - ...он ей поверил... Поверил, что она ничего не знает...- Флёр-Сите, не отнимая платка ото рта, перевела взгляд от оконного стекла на вандейца, - Однако, я думаю Мари что-то знает и скрывает это... Речь Лютеции прервал короткий кашель, заставивший её чуть согнуться, почти полностью закрыть лицо руками. В висках пульсировала боль, а в сознании то и дело стучало слово "благородство". - Благородство...-как-то отстраненно пробормотала женщина, мученески смотря в одну точку сквозь стекло, - Вы судите людей по себе, дорогой аристократ, - последнее слово Флёр-Сите произнесла то ли с иронией, то ли с сожалением, - и придаете слишком много значения тому миру, который в конце концов оказался иллюзорным. Из-за погруженности в эту иллюзию, многие ваши собратья не замечали, что они-то в меньшинстве и окружены массами, способными быть и намного благороднее и милосерднее, но поглощенными накопившейся за столетия злобой...Которой воспользовались строители новых иллюзий и идеалов... Лютеция говорила без какой-либо определенной цели, она лишь позволила себе размышлять вслух о том, что её давно волновало. - Если вы беспорно аристократично благородны и милосердны, то... что же движет мной, не имеющей ни аристократизма, ни благородства?...- вопрос был задан не собеседнику, а самой себе, казалось. Лютеция и в мыслях не могла допустить, что ею движет милосердие.. не различающее ни врагов ни друзей, ни "белых" ни "трёхцветных". Пребывая в задумчивости, владелица салона не заметила, как тонкая алая струйка рисует линию от уголка рта до подбородка, а когда ощутила, было уже поздно - собеседник мог бы не только увидеть, но и удивиться. Резко отвернувшись от Вильнева, Лютеция глухо сказала: - Пойдёмте, Бонневиль и Басси, наверное, думают куда мы пропали...- и женщина спешно направилась к двери, всё ещё закрывая платком губы.
Эдуар Бонневиль: - Да, если вас не затруднит, - ответил на предложение Басси Эдуар, разглядывая руку роялиста. Раз она обмотана полотенцем, то либо повреждение получено недавно, либо не было времени как следует его обработать. Ох уж эти вандейские мятежники, вечно у них все не слава Богу... Доктора едва не передернуло, когда он вспомнил, чем вчера закончилось лечение мадемуазель Матильды. В свете этого, а также после вчерашних возлияний, коньяк оказался весьма кстати. Когда первая рюмка "за знакомство" была выпита, Бонневиль потянулся к руке Эмильена. - Вы позволите? Получив разрешение своего нового знакомого, Эдуар принялся разматывать полотенце. - Где же вас угораздило? Не во время недавнего погрома у Летуш?
Эмильен де Басси: – М-мм… Не совсем. Граф с отстраненным интересом наблюдал за действиями врача. Предусмотрительные коньячные возлияния притупили у де Басси чувство боли, да и до самой «процедуры» эскулап пока еще не добрался. – В отличие от людей, пострадавших на погроме без всякой вины, меня, можно смело считать, подстрелили за дело. Эмильен не видел смысла скрывать природу ранения, все равно Бонневиль сам увидит, что пациента зацепило пулей, а не, например, кинжалом или вилами. – Вмешательство нашего общего знакомого… гражданина Оливье… оказалось настолько кстати, что теперь, как принято говорить в подобных случаях, я его должник. Пока доктор рассматривал рану, де Басси рассматривал доктора. И, наконец, перешел к главному: – Мари-Жан не был многословен в отношении вас, месье Бонневиль. Но все же дал мне понять, что вы из тех французов, кого не устраивает нынешнее положение дел в стране и в Париже в честности. Это правда?
Эдуар Бонневиль: - По большому счету, правда... Присядьте, месье. Прежде чем продолжить, вернее, начать разговор о своей не самой интересной жизни, Бонневиль оглянулся в поисках подручных средств, которыми можно было бы обработать рану. Кроме воды и коньяка, ничего пригодного в медицинских целях он не обнаружил, но, судя по тому, что он увидел, сняв импровизированную повязку с руки де Басси, справиться можно было и при помощи того, что имелось в наличии. - Не могу пожаловаться на то, что граждане революционеры меня как-то особенно притесняют... наверное, и мог бы жаловаться, если бы успел вступить в права наследования на отцовское поместье... Даже не знаю, кому нынче оно принадлежит. Не удивлюсь, что в этих руинах заседает местный служитель революции... а теперь потерпите, друг мой... Под неспешные слова Эдуар уже успел порвать полотенце на несколько лоскутов, надеясь, что мадам Флер-Сите не обидится на него за столь неэстетичное отношение к хозяйственным принадлежностям, смыл водой остатки крови с руки собеседника и, ничтоже сумняшеся, макнул кусок ткани в рюмку с коньяком, после чего плотно прижал его к ране, при этом пришлось сильно ухватить роялиста выше запястья, чтобы тот не вздумал вырывать поврежденную конечность. - А здесь, в Париже я не настолько выделяюсь из толпы, чтобы привлекать к себе внимание. Но вот толпа, лучше сказать, ее предводители, делают это до отвратительного часто.
Эмильен де Басси: - На вашем месте я бы не питал иллюзий, месье, - поморщился роялист в ответ на слова врача и на пробуждающуюся в раненной руке боль одновременно. – Эти опьяневшие от вида крови и вседозволенности плебеи не позабудут никого из нас, «бывших». За кем-то пришли раньше, за кем-то явятся позже. Вы же видите, во что вырождается их «революция»! Эмильен в данном случае был, пожалуй, излишне категоричен, но он был идейным врагом республики, и мог себе позволить некую патетику. – Вы, уверен, помните еще, как все начиналось четыре года назад. Учредительное собрание… Большей частью оно состояло из нас же, аристократов, и образованных буржуа – юристов, литераторов, философов. Эти люди радели о благе родины, позабыв, к сожалению о том, что такое лишенный жесткой властной руки народ. Где теперь эти философы? Кто-то в эмиграции, кого-то «выбрили революционной бритвой». Еще один новомодный фразеологизм, характеризующий гильотинирование, пущенный в народ с легкой руки папаши Дюшена. и, повторяя его, де Басси скривился с таким видом, словно отвратительная в своей циничности фраза вязла у него в зубах. – Парижем правит Коммуна – сборище малограмотных оборванцев, - а Францией Конвент, который возглавляют озлобленные на весь мир неудачники, вроде гражданина Марата. Право же, наша родина заслуживает лучшей участи.
Бернар де Вильнев: – Сила наших страстей соизмерима с длительностью нашей жизни, не более. Де Вильнев не любил философствовать, но разговор исподволь сворачивал к «вечным истинам» - Ни любовь, ни ненависть мы не передаем по наследству, и ваша накопившаяся за столетия злоба – миф. Люди либо дурны. Сами по себе. Либо честны, благородны и милосердны. Тоже сами по себе… Растревоженный размышлениями о Мари Жерар, он думал больше о том, куда может завести запоздалая предосторожность, и стоит ли игра свеч, а странная подсознательная симпатия, испытываемая им к юной служанке, риска для всего задуманного роялистами предприятия, чем о словах мадам Флер-Сите. Между милосердием и малодушием грань так тонка… И Рено – свежий тому пример. Один выстрел в Вандее несколько дней назад, и сейчас ему не пришлось бы ни о чем беспокоиться. Правду говорят, ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Резкое движение Лютеции вернуло мужчину в реальность. Женщина отвернулась со стремительностью преступника, заметающего следы преступления. И все же недостаточно быстро. Да и платок, привычно прижатый к губам, оказался непростительно тонок, и белизна его не смогла скрыть проступающих пятен крови. – Обождите. – Дюверже решительно поймал свою собеседницу за плечо, не позволяя ей уйти, и с порывистой бесцеремонностью развернул лицом к себе. Он подсознательно, и все же безукоризненно точно выверил силу этого движения так, чтобы не причинить Лютеции боль и в то же время не дать возможности легко освободиться от его руки. – Что с вами? Духота тут не причем, верно? Кашель, кровь… Наверное это было глупо – в тот момент, когда угроза разоблачения нависает над их головами, в то время, когда агентура комитета, возможно, уже заносит в расстрельные списки их имена, горевать о пятнах крови на прижатом к губам платке. Но все они люди, черт возьми, а людям простительны маленькие слабости. – И давно вы страдаете этим недугом мадам? – с тихим сочувствием спросил Бернар, все так же настойчиво не позволяя Лютеции отворачиваться.
Эдуар Бонневиль: - У меня нет ни малейшей причины не соглашаться с вами, месье де Басси, - покачал головой Бонневиль, прилаживая то, что совсем недавно было полотенцем, к ране графа. - Признаться, я за то, чтобы каждый занимался своим делом и не мнил себя спасителем отечества, если не имеет к этому никаких талантов. Но что есть, то есть, как ни прискорбно об этом говорить. И "бывшие", простите, что сужу по себе, не испытывают чрезмерного желания проследовать к своим предкам, а потому они либо исполняют свой долг, как вы и месье де Вильнев, либо, вроде вашего покорного слуги, трясутся от страха, лишь бы не предстать перед светлыми очами гражданина Фукье-Тенвиля. В голове доктора, и без того переполненной впечатлениями, вновь возникла приземистая фигура графа де Сада. Надо сказать, эта жертва "кровавой тирании" очень вовремя поняла, откуда дует ветер... - Либо встают на защиту всей этой мерзости... Что говорить о солидарности, если кузен короля заседает в Конвенте и голосует за его смерть. Последний узел на повязке стал знаком для Эмильена, что теперь он может отдохнуть от лечебных процедур. - Я уже говорил барону, что готов оказать всяческое содействие. Будьте уверены, приложу все силы, чтобы быть полезным.
Лютеция Флёр-Сите: Внезапное уверенное прикосновение сильной руки вызвало в женщине сдавленый, испуганный вздох, и, повернув её к себе лицом, вандейский мятежник первые несколько мгновений мог наблюдать бледное женское лицо и, в волнении расширившиеся, зрачки янтарных глаз. Как бы она не хотела этого, проклятую болезнь не утаишь...Но как же ни к месту было это разоблачение сейчас! Лютеция глотала воздух, как рыба, попавшая на берег, не зная, что ответить роялисту, проявляющему благородное сочувствие в то время, как его ум, бесспорно, озабочен мыслями о том, как ему поступить, услышав подтверждение своих подозрений. От злости на саму себя и чёртову чахотку, Флер-Сите готова была разорвать накрахмаленный платок в своих руках в мелкие клочья. Нахмурившись, она отвернула от Вильнева лицо, дернув плечом в попытке осводится от руки мужчины. - Давно...Какая разница? Не стоит беспоится об этом! Правда... Пойдемте, сударь,- больше в сего в этот момент Лютеция желала прекратить ненужную сцену, и без того становившуюся трагичной из-за её философских размышлений вслух. Нужно во что бы то ни стало вернуть себе приветливый и деловой вид... - Вы не хотели бы поговорить с девушкой? Может,из неё удасться выжать информацию...- Лютеция как обычно попыталась резко уйти от нежелательного разговора, но получилось это у неё довольно неловко.
Эмильен де Басси: Упоминание имени Филиппа Эгалитэ, бывшего герцога Орлеанского, ненавистного каждому идейному роялисту, заставило лицо де Басси на мгновение окаменеть. Видно было, как на скулах мужчины заходил желваки. Но граф быстро взял себя в руки, что толку в пустой ярости? – Вот человек, один из немногих, кого я хотел бы увидеть на гильотине, - буркнул он, осторожно укладывая неприятно ноющую после манипуляций Бонневиля руку на подлокотник кресла. Обычно в таких случаях полагалось воспользоваться петлей из платка и шарфа, обеспечив ране дополнительный покой, но подобное казалось слишком большой роскошью для Эмильена, - каждый встречный и поперечный будет знать, что он ранен. Даже если дело обойдется без вопросов, косые взгляды неизбежны. От этих бдительных ублюдков-патриотов можно ждать любой пакости. – Одно утешение, сын предателя оказался умнее отца. Сын герцога Орлеанского, бывший герцог Шартрский Луи-Филипп оказался замешанным в заговор Дюмурье и, на радость всем роялистам, изменил революции и бежал из Франции. Истории этой было не больше месяца, и поговаривали, что проступок Луи-Филиппа перечеркнул в глазах якобинцев все старания Филиппа Эгалитэ откреститься от своего класса и своего родства с казненным королем. Людям де Басси оставалось только злорадствовать. Впрочем это они еще успеют. В данный момент доктор Бонневиль важнее. – Я очень рад, что вы на нашей стороне, месье Бонневиль. На счету сейчас каждый человек, а слова барона в нашем случае – лучшая рекомендация. У нас периодически случаются стычки с патриотами… И будут случаться еще чаще, поэтому хороший, преданный делу врач – просто находка.
Бернар де Вильнев: – После всего, что выяснилось, даже и не знаю, мадам. Судя по реакции Лютеции на его вопрос, расспрашивать дальше не стоило. Это было не просто нетактично, а и попросту жестоко, если задуматься на минуту о том, насколько подобный болезненный и буквально сжигающий человека изнутри недуг должен тяготить женщину, столь молодую еще и столь прекрасную. Де Вильнев послушно отпустил плечо хозяйки салона с таким видом, будто в его руках только что побывало что-то очень хрупкое. И заговорил о Мари. Потому что это было Важнее. Потому что это было лучшим поводом не говорить о самой Лютеции. – Может так статься, что сам я не выясню ничего стоящего… о дю Белле и Шарлотте де Монтерей. Однако самим фактом своего интереса к ней поставлю под угрозу судьбу особы, которую мы хотим найти и защитить. Мне трудно судить… насколько опытен этот агент… «А труднее всего даются всегда самые простые вещи. Например, смотреть в глаза юной девушке, которую ты подозреваешь в предательстве и шпионаже, и которую собираешься, если придется, лишить жизни, защищая своих друзей и интересы «дела» Будь проклята революция, вынуждающая таких детей, как Мари, «служить нации»... – Я понимаю, мадам, что этого разговора не избежать, - барон устало потер переносицу, с самого раннего утра насыщенный событиями и откровениями день внезапно показался ему бесконечным. Рано или поздно… Но… Господи, я просто не знаю, что мне ей говорить.
полная версия страницы