Форум » Зарисовки партизанской войны » Je t'aime » Ответить
Je t'aime
Бернар де Вильнев: Время: 1 января 1795 года, ближе к вечеру Место действия: лагерь шуанов де Вильнева в Лоржском лесу Участвуют: Бернар де Вильнев, Шарлотта де Монтерей, Чарльз Остин, Джудит д'Арсон, НПС-ы
Ответов - 17
Шарлотта де Монтерей: Уже вечерело, когда в лесной тишине, прямо над головами бредущих одному Гионику ведомой тропой людей, оглушительно ухнула сова. Шарлотте показалось даже, что она услышала шум крыльев над головой. Иллюзия, потому что пора уже было привыкнуть к тому, что среди поднимающихся к небу голых стволов зимнего леса нет никакой птицы, это шуаны приветствуют своих. Папаша Жагю каким-то хитрым способом сложил руки и поднес ко рту и в свою очередь ухнул по-совиному, отвечая патрулю. «Добрались», - постановил он кратко и удовлетворенно, когда из-за деревьев, подобно призракам, выступили вооруженные люди, приветствуя своих по-бретонски. Шарлотте на ходу сунули флягу с кислым яблочным вином и кусок хлеба, кто-то по-товарищески грубовато хлопнул маркизу по спине, и кто-то другой насмешливо одернул товарища: - Что ж ты делаешь, простофиля, это ж женщина. Аль ослеп совсем? Сообразив, что партизан обманулся ее крестьянским платьем и туго стянутыми в пучок волосами, мадемуазель де Монтерей виновато улыбнулась и принялась торопливо распускать узел на затылке в попытке, пока это еще возможно, вернуть себе хотя бы остатки женской привлекательности. Сейчас каждый шаг приближал ее к встрече с Бернаром, и это знание наполняло сердце Шарлотты одновременно радостью и страхом. Два противоположных и противоборствующих чувства как-то ухитрялись соседствовать в ее сердце, завладев им властно и безраздельно. «Что он скажет, когда увидит ее? Как поступит?» Ей хотелось бы предстать перед бароном в красивом платье, вроде тех, что она носила в Лондоне, свежей и очаровательной. Но Бернару придется глядеть на уставшего после долгого блуждания по лесу крестьянского мальчишку, чья одежда в грязи, волосы спутаны и два дня не знали гребня, на щеке красуется саднящая ссадина после столкновения с лошадью комиссара, тело в синяках. Даже служанкой булочницы, в свою бытность Мари Жерар, дочь маркиза де Монтерей чувствовала себя больше женщиной, чем теперь. Большой и оживленный партизанский лагерь наверняка вызвал бы восторг и интерес у де Пюизе. Но Шарлотта почти ничего не видела. Среди сотен лиц она искала взглядом лишь одно. А весь многоголосый шум шуанского быта был заглушен одним звуком, оглушительным стуком собственного сердца.
Бернар де Вильнев: После разговора с кузиной барон де Вильнев жил, словно во сне. Мир утратил цвет, сделался серым, как сухой пепел. Люди, лишившиеся на войне рук или ног, иногда рассказывали, что потерянная часть тела, уже не существуя, продолжает болеть. Дюверже ощущал что-то подобное. Ему казалось, что у него вдруг вырвали сердце, его больше нет, и в то же время оно продолжает болеть. Боль и пустота, которую никак не удавалось заполнить ни делами отряда, ни надеждой на скорое наступление. Бернар сторонился Джудит, потому что в пустоте, в груди-без-сердца не было места и для нее тоже. Там уютно чувствовала себя только война. «Смерть разлучила нас, однажды смерть нас соединит». Смерти стоило посодействовать. А так же позаботиться о том, чтобы она не была напрасной. Ни его собственная смерть, ни смерть людей, что явились под знамена шуанов. В отряде между тем было много новобранцев. Необстрелянных и неопытных. Поэтому де Вильнев взял за правило устраивать им учения. В воинской муштре, столь ненавидимой каждым солдатом, он, бывший офицер, видел толк и смысл. Вчерашних крестьян нужно было учить сражаться, и не просто сражаться, а сражаться слаженно, плечом к плечу. Чтобы противостоять армии, нужна была армия. Хорошо было бы устроить стрельбы, но боеприпасы приходилось добывать с боем, кровью расплачиваясь за порох и свинец. А теперь, когда республиканцы всерьез взялись за побережье, английской помощи партизанам не видать. Значит, пули надо беречь. Поэтому сегодня шуаны практиковались в сабельном и штыковом бою. А те, у кого не нашлось ни сабли, ни ружья, привычно орудовали рогатинами. Барон наблюдал за тренировкой, то и дело вмешиваясь в схватки чтобы поставить руку неловкому бойцу или показать более эффективный удар. За этим занятием его и застал Жак. - Отряд Гионика вернулся, - сообщил он радостно. – Все живы, все целы. Это и правда была хорошая новость. Жакеза Вильнев ждал из Сен-Брие еще вчера, успел бы черте что подумать и забеспокоиться, если бы был в состоянии думать и беспокоиться. - С ними еще кое-кто, - Жак широко ухмыльнулся, размышляя, излагать командиру подробности, или нет. И решил, что лучше один раз увидеть… А потому пояснил расплывчато. – Папаша Жагю английского связного привел. - Английского связного? Под слоем серого пепла в пустоте вздрогнул робкий язычок пламени. Неужели тот самый мальчишка, что спас его на заставе? Дюверже больше не испытывал благодарности к своему спасителю. Лучше б он тогда погиб и ничего не знал о смерти Шарлотты. Хотя нет, тогда и Джудит погибла бы. Она не заслужила смерти, она не виновата в его несчастье. Он сам виноват. «Нельзя… так. Так можно просто с ума сойти. Гийоник и его люди - герои. Их надо встречать, как героев». - Жак, разыщи мою кузину. Наверное, и для нее есть новости. Бернар обернулся, вглядываясь в выбирающиеся на поляну фигуры. Вот сам Жакез, как всегда обстоятельный и суровый. Вот коммандер Остин, по-прежнему в республиканском мундире. Джудит будет кого расспросить о Мари. Вот и связной, тот крестьянский паренек… «Это не паренек, - осознание очевидного, а затем и узнавание подкатилось к горлу чем-то более всепоглощающим, чем обычная радость. – Не паренек, Господи. Это же… Вильнев растерянно заморгал, словно опасаясь, что сумасшествие, которого он мгновение назад опасался, оказалось проворнее опасений и уже успело завладеть его рассудком.
Чарльз Остин: Лагерь встретил их сдержанным радушием. Им были рады. Остина кто-то похлопал по плечу, всучил ломоть хлеба, но англичанин услышал как Гийоник что-то негромко, сумрачно буркнул своим соотечественникам. Самые наблюдательные заметили, что коммандер безоружен, сабля его была в руках одного из шуанов, а руки хоть и не связаны, но даже неопытный солдат в лагере, еще вчерашний крестьянин, знал, что если тебе не доверяют оружие - значит дело тут нечисто. Коммандер остро почувствовал свое одиночество, еще больше ощутив себя чужаком. На него посматривали настороженно и даже недобро. Женщины, те немногие, кто находились в лагере, окружили вернувшихся французов, выспрашивая последние новости, интересуясь о родственниках, друзьях, соседях. Об англичанине словно и позабыли, так могло бы показаться со стороны, но Чарли видел, что глаз с него не спускают. И попробуй он удалиться из лагеря хоть на шаг, то мог бы получить пулю между лопаток. - Как тебя зовут, приятель? - коммандер подмигнул мальчишке, толкавшемуся неподалеку. Хотелось услышать хоть чей-то голос. Парню явно было нечем заняться и он слонялся неподалеку, бросая на коммандера хмурые взгляды исподлобья. Лет десяти от роду, он как и все дети в лагере, был предоставлен самому себе, а внезапная суета, возникшая из-за прибытия их маленького отряда, отлучила его от тех немногих обязанностей, которые ему были поручены взрослыми. Мальчишка одарил англичанина взглядом истинного француза. - Какой я тебе приятель, подлый англичашка, - красноречиво и просто бросил он в лицо Остину. Коммандер фыркнул и рассмеялся. "Господи, если шуаны поручили присматривать за мной этому хмурому старичку, то песенка моя спета", - коммандер понял, что не может даже рассердиться. Они вышли на поляну, и Чарли сразу увидел высокую, широкоплечую фигуру барона. Дюверже обернулся к ним. Коммандер заметил, что лицо барона было сумрачным, словно высечено из гранита. И лежало на нем печать какой-то тоскливой угрюмости. Англичанин было уже подумал, - да неужто знает уже о шевалье де Маруэне, но тут барон вздрогнул. Чарли даже показалось на миг, что он будто споткнулся, а потом, - потом лицо барона изменилось и угрюмое выражение сменило неподдельное изумление. - У меня что две головы? - вырвалось у Остина, но тут коммандер сообразил, что взгляд барона устремлен вовсе не на него, ни на какого другого шуана, а смотрел мужчина на притихшую девушку, лицо которой сейчас дышало волнением, радостью и испугом одновременно. - Приветствую вас, барон, - Чарли был вовсе не уверен, что стоявший напротив командир шуанов его слышит. - Мы тут прихватили перелетную птичку с другого конца Ла-Манша. Коммандер оборвал свою речь, определенно ясно чувствуя, что сейчас, вот в эту самую минуту, как раз самое время помолчать.
Шарлотта де Монтерей: Шаг, еще шаг. Все ближе и ближе… Добрый Остин правильно говорил какие-то спасительные слова, потому что в противном случае мир погрузился бы в тишину, необходимость разомкнуть губы и произнести хотя бы звук казалась Шарлотте непосильным испытанием. «Птичка с другого конца Ла-Манша» Да, грязный и потрепанный воробышек, чудом уцелевший, чудом долетевший. Нужно было срочно решать, и для себя самой, и для тез многих глаз, что следят за ней сейчас, кто она такая есть. Влюбленная женщина, обезумевшая от долгой разлуки, или курьер от Пюизе из-за пролива, партизанская связная и соратница. - Господин барон, тут у нас такое дело… - пророкотал над ухом Шарлотты голос папаши Жагю. - Не надо. Я сама… все объясню, - выдавила маркиза, и Гийоник замолчал, признавая ту странную власть, что успела заполучить над ним эта хрупкая девушка, чьей силе воли и настойчивости мог бы позавидовать каждый, сражающийся под белым знаменем королевской католической армии, мужчина. - Дело в том, что я… Граф Жозеф… Сердце отказывалось стучать, и Шарлотта рывком прижала руки к груди. Взгляд Дюверже был полон безграничного изумления, маркиза не могла прочитать в нем никаких иных чувств, видела лишь странный прозрачный блеск. Слезы? К горлу тут же подкатил соленый ком. Если это и есть счастье, то у него странный привкус.
Бернар де Вильнев: - Я убью его! Пюизе… Вот мерзавец! Как он мог… как он посмел отправить вас сюда?! Пепельная пустота в груди командира шуанов стремительно наполнялась взрывоопасной смесью безумной радости от того, что Рено обманул Джудит, та обманулась сама и обманула его, а маркиза де Монтерей, не смотря ни на что, жива. Нежности к женщине, чья близость сводила его с ума, и ярости на графа де Пюизе, подвергнувшего Шарлотту, его Шарлотту, всем тем опасностям, что выпадают на долю курьеров, переправляющихся к шуанам из английского штаба. Не сдержавшись, Дюверже схватил стоящего перед ним «мальчишку» за отвороты грубой крестьянской курки, дернул к себе, жадно вглядываясь в до боли родное лицо. Все прочие лица, Остина, Гионика, Жака, обступивших их крестьян, сливались перед глазами барона де Вильнева в неясное светлое пятно, он видел только то, что в состоянии был видеть сейчас: заострившиеся от усталости скулы, след запекшейся крови на щеке, широко распахнутые глаза, тонкую шею, для которой воротник мужской рубахи не по росту казался слишком велик и нелеп. - Боже мой, Шарлотта. Мне сказали что вы погибли… Утонули при попытке высадиться на Фрейельском мысе, - пожаловался Бернар, дрожащей от волнения рукой приглаживая спутанные волосы своей чудесной гостьи. - Сам не знаю, как я жил после этого. И вот вы здесь, рядом… Все же я заслужил в своей жизни хоть какое-то чудо. Жакез Гийоник тем временем хмурился, но помалкивал. У него было много важных новостей, которыми шуану не терпелось поделиться с командиром. И про синих во главе с чрезвычайным уполномоченным, что орудуют неподалеку, и про гибель Маруэна, и про подозрения в отношении англичанина. Но для папаши Жагю Дюверже был не только командиром, потерявший всю семью в огне революции старик привязался к барону, как к сыну. Девушка, которую они привели в отряд, кажется, она как-то по-особому дорога де Вильневу. И он прав, по мнению Гийоника, их командир давно заслужил в жизни чудо.
Шарлотта де Монтерей: - Сегодня День подарков, помните? – Шарлотта невольно подалась вперед, склонила голову в попытке хотя бы мимолетно прижаться щекой к ласкающей ее волосы руке. И замерла. Слишком много людей вокруг. Обнаженные чувства так же неуместны в толпе, как обнаженное тело. – Первое января. Мы все заслуживаем в жизни чуда, барон… Бернар… Маркиза, сквозь слезы улыбаясь, протянула ему веточку омелы, ту самую, что она хранила на груди с минувшей ночи. - Вот, возьмите. А еще у меня был пакет для вас. Он остался в седельной сумке женщины, с которой вы проезжали заставу в Сен-Брие. Вы ведь нашли его? Я боялась, что у меня не будет иной возможности передать его вам…Де Пюизе уверял меня, что это очень важно. Не злитесь на него, это не он меня отправил, это я его уговорила отправить в Кот-дю-Нор именно меня. - Эй, да ведь это омела! – первым сориентировался Жак, который тут же поведал о подарке, сделанном командиру в День подарков, во всю мощь своего молодого голоса. Партизаны Вильнева отреагировали на это известие смехом, хлопками в ладоши и одобряющими выкриками. - Вот этот да! Вот это подарок! Мальчонка-то не промах. Это не мальчонка, дубина, это ж женщина. Так целуйте ее, господин барон! Уважьте традиции!!! Древние кельтские традиции, связанные с омелой, всегда были почитаемы бретонцами, считающими себя потомками кельтов. И по традиции, когда молодые люди дарили друг другу ветку омелы и скрепляли этот дар поцелуем, в народе это считалось обручением.
Бернар де Вильнев: Вильнев оторопело вертел в руке подарок Шарлотты. Полтора года назад он сделал все возможное и невозможное для того, чтобы дочь маркиза де Монтерея оказалась вдали от охваченного террором Парижа. И с тех пор ни разу не напоминал о себе, уповая на то, что чудом избежавшая гильотины девушка обретет свое счастье в Англии, но в этом грядущем счастье для него не найдется места. Они никогда и ничего не обещали друг другу, и Дюверже никогда не осмелился бы обещать и ждать ответной клятвы верности. Но сейчас Шарлотта тут, в Бретани, в этом зимнем лесу, рядом. Ее взгляд, полный нежности и надежды, был ответом на все вопросы, так никогда и не заданные. И эта омела… - Целуйте ее, господин барон! - С радостью! Шуаны продолжали свистеть и ободряюще хлопать им, сердца человеческие желали праздника и чудес в первый день нового года, величественный храм лесной чащи поднимался ввысь могучими колоннами сосновых стволов, оставляя открытым путь к небесам, тому месту, где на самом деле свершаются истинные браки. Волосы Шарлотты пахли хвоей и немного порохом, губы, приоткрывшиеся навстречу долгожданному поцелую, все еще хранили привкус яблочного вина, которым маркизу потчевали крестьяне. И Бернар целовал ее, снова и снова, одной рукой прижимая к себе, а второй удерживая над их головами ветку омелы. Так велела традиция. Жак, захваченный всеобщим ликованием (тем более, что он по праву мог считать себя его заводилой, ведь это он первым заметил омелу!) в сердцах хлопнул по плечу английского коммандера. - Ну вы и удружили его милости! Тут про Остина вспомнил и сам Вильнев. - Вы знатный птицелов, Чарльз. И даже не представляете, в каком я у вас долгу. Даже мутным от нежданно свалившегося на него счастья взглядом Дюверже все же успел заметить, что в облике англичанина что-то не так. - Вы больше не носите оружия, коммандер? – Удивился он.
Чарльз Остин: Вопрос барона ударил Остина хлесткой пощечиной. "Вот ведь неймется ему, - в сердцах подумал коммандер. - Не может даже толком насладиться встречей с любимой женщиной. Неужто таковы нынче все французы?" Как бы ему хотелось оттянуть неприятный разговор. Хотя бы еще на пару мгновений, минут, на четверть часа. Да, что ж вы за человек такой, Дюверже? Если бы, ему, Чарли, вдруг довелось встретить женщину, которую бы пришлось целовать также страстно, он бы отложил расспросы до самого утра. Эх, маркизе видимо еще предстояло узнать, что она, увы, не единственная любовь в жизни барона. Была еще одна нареченная - война. И эта женщина, похоже, повелевала не только сердцем барона, но и разумом. Коммандер вздохнул и с сожалением посмотрел на Шарлотту, словно извиняясь за то, что радостное волнение и эйфорию от долгожданной встречи очень быстро сменили партизанские будни. Барон ждал ответа, а Остину отчего-то совсем не хотелось давать ответ. Маруэн, встреча с "синими", злая пуля, ярость Гийоника, внезапное недоверие. Господи, как же трудно обо всем этом рассказать, объяснить, оправдаться! Злость, горячая злость, нахлынувшая на Чарльза в тот момент, когда пуля пронзила грудь Маруэна никуда не делась. Она остыла, но не успокоилась. Коммандер огляделся, ища глазами сурового старика Гийоника, ах, вот же он, - стоит рядом. Смотрит на него сурово, с нескрываемой неприязнью. Чуть поодаль Чарли разглядел женский силуэт. Джудит, поймав его взгляд, помахала ему рукой, но не успела скрыть промелькнувшую на лице растерянность. - Боюсь, что так барон, - заговорил, наконец, Остин. - Вы не поверите, но ваша встреча, хм, с птичкой, могла и вовсе не состояться. По лесу бродил уже не птицелов, а коллекционер редких птиц. Коммандер замолчал на мгновение, а затем продолжил: - Маруэн убит, барон. Комиссар нас преследовал, но внезапно оборвал погоню. Ваш папаша Жагю считает меня предателем и осведомителем. А я, - офицер поднял ладони, - честно сказать, никогда не умел оправдываться.
Бернар де Вильнев: Задавая свой вопрос, барон де Вильнев совершенно не ожидал того ответа, что он услышал. И первая мысль шуана была во многом схожа с мыслями самого Остина: не нужно было спрашивать ни о чем сейчас. Но, как говорится, il faut tourner sept fois sa langue dans sa bouche avant de parler* - Маруэна застрелил я, господин барон, - услышав свое имя, Гионик не стал открещиваться от содеянного. – Он ручкался с синепузым, как с лучшим другом. Я своими глазами это видел так же хорошо и ясно, как вижу вас сейчас. И остальные это видели, - старик кивнул на бретонцев, сопровождавших его из Сен-Брие, и те согласно закивали в ответ. - Как на духу говорю вам, предал он нас. И неспроста отряд, что он за оружием на берег отправил, угодил прямиком в засаду. - Этого не может быть, Жакез, - вздохнул Дюверже, невольно крепче прижимая к себе Шарлотту. Каждый час, каждый день этой войны уносил кого-то, кто бы ему дорог. На этот раз Маруэн. Соратник. Друг. Пусть между ними недавно и случилась размолвка. Как же он устал от потерь! И какой следующей жертвы потребует от него день грядущий? – Они могли встретиться, могли говорить… Вильнев припомнил планы Маруэна заключить перемирие. - Но Раймон никогда не предал бы нас. - Люди хуже, чем вы думаете, господин барон, - буркнул Гионик. -Не все, Жакез. Все люди разные. Верните коммандеру Остину саблю и пистолеты. Брови старого мельника сурово сошлись на переносице. - И вы даже не выслушаете, почему мы думаем, что он… - Нет. Не выслушаю. Мне не нравится, когда убивают своих. Тем более, своих командиров. Не тебе было судить его. И не тебе судить англичанина. __________________________ *в русском варианте поговорка «слово не воробей»
Шарлотта де Монтерей: Шарлотта тем временем доверчиво опустила голову на плечо Дюверже и замерла. Она не злилась на то, сколь короток оказался момент, когда Бернар не замечал ничего и никого вокруг, кроме нее. Так было всегда, полтора года назад на внимание ее любимого мужчины претендовали де Басси и парижские роялисты, теперь шуаны. Маркиза привыкла довольствоваться малым, тем более что оно не так уж мало. Де Вильнев жив, он не отсылает ее прочь, он не рассмеялся ей в лицо, кода она протянула ему омелу. Его поцелуи… Они сполна стоили путешествия через Ла-Манш, опрокинутой лодки, перестрелки на заставе. Да они для Шарлотты всей жизни стоили! Он любит ее, разве что-то еще имеет значение? Ставшая невольной свидетельницей и безмолвной пока еще участницей разговора с шуанами, девушка облегченно вздохнула, когда их командир отказался вникать в подозрения Гионика. Чарльз Остин не мог быть предателем, она могла заявить об этом с такой же уверенностью, с какой сам Бернар говорил о Маруэне. Старик слишком подозрителен, это Шарлотта поняла еще в церкви, и слишком скор на расправу. Маркизе не хотелось, чтобы Дюверже уподоблялся в этом бретонскому крестьянину, и, заслышав в голосе Вильнева колючие нотки раздражения, она тревожно сжала его руку, осторожно лаская пальцами сильную мужскую ладонь, огрубевшую от сабельной рукояти. «Будь милосердным, - молила она безмолвно. – Того человека на развилке, кто бы он ни был, уже не воскресить».
Джудит д'Арсон: После разговора у коновязи Джудит и Бернар едва ли сказали друг другу и полслова. Молодая женщина предпочитала не показываться на глаза барону, проводя почти все время в своем временном убежище, в подземном лабиринте, в "комнате", что уступил ей кузен. Здесь, в спартанской обстановке, в пещере, напоминающую скорее келью аскета, не было и намека на женское присутствие и домашний уют. Здесь все было сурово. Здесь, казалось, даже воздух был пропитан ненавистью и местью. Размолвка с бароном расстроила мадемуазель д'Арсон. Ночью она не сомкнула глаз. Впрочем, лежать в кровати без сна, ей было не привыкать. Еще с тех времен, когда Париж вдруг перестал быть таким блистательным, показав свое страшное чрево. Едва ей стоило закрыть глаза, как сны наполнялись кровавыми отголосками прошлого. Но этой ночью сон не шел к Джудит не из-за страха снова погрузиться в зыбкий, цепенеющий кошмар из которого было так тяжело выбраться. Молодую женщину терзали противоречия: чувство вины, чувство горечи, потерянности и одиночества. Она то сочувствовала утрате барона, ругая себя за неосторожные слова, то ругала самого барона, обвиняя его в своих бедах. Не столкнись они снова спустя столько лет, ей бы и не пришлось приносить ему дурные вести, а барону вовсе незачем было так рисковать своими людьми только ради успокоения собственной совести и чувства долга. Нет, они всегда были слишком разными. Она давно опустила руки, забыла идеалы, бросила иллюзии. Еще тогда, когда похоронила всех близких. Её же гордый кузен продолжал бороться с утроенной яростью. Джудит не знала, где он берет силы, чтобы питать такую непоколебимую силу духа. Она, в отличии от Вильнева, не могла так, - жить, черпая силы из мести. Даже на то, чтобы просто ненавидеть сил у нее не осталось. Вечер первого нового 1795 года, мадемуазель д'Арсон готова была провести в подземелье, но мысль о том, что ей снова предстоит провести ночь в каменном мешке, который все больше стал ей напоминать каменные застенки, не просто удручала Джудит, она её пугала. Впервые, она осознала, как остро ей не хватает Мари. Суетливость доброй служанки, ворчание, расспросы, забота умели отвлечь Джудит. Сейчас ей оставалось только молиться, чтобы добрая женщина не попала в беду и выздоровела. Лоржский лес окутывали сумерки, когда молодая женщина все-таки выбралась из подземных пещер. Вздохнув полной грудью свежий зимний воздух, Джудит поняла, что совершила ошибку, когда предпочла подземелья лагерной суете. Мари не раз говорила, что хорошее дело успокоит не только головную боль, но и душевную. Пожалуй, она была права. Встреча с Бернаром все равно неизбежна, она находится в его лагере и прятаться постоянно просто глупо. "В конце концов, нам даже вовсе не обязательно разговаривать", - пожала плечами мадемуазель д'Арсон, горько усмехнувшись. Шум привлек её внимание и только она хотела спросить, что случилось, как перед ней вырос Жак и сообщил, что вернулся отряд Гийоника. - А что с англичанином? Он с ними, - спросила она и облегченно вздохнула, расслышав в ответ: "да такой здоровый лоб еще переживет их всех, мадемуазель". Молодая женщина поспешила к прибывшим. Она решительно пробиралась сквозь возбужденную толпу, собравшуюся, чтобы поприветствовать отряд и тут: - Целуйте ее, господин барон! - С радостью! Решительность Джудит вдруг стремительно уплыла вслед за вечерними сумерками, которые вот-вот готовы были превратиться в ночь. Она растерянно, встревожено, удивленно смотрела как барон крепко обнимал хрупкую, черноволосую девушку и целовал, целовал так, что у молодой женщины не осталось никаких сомнений, что перед нею - воскресшая беглянка из-за Ла-Манша, что комиссар Рено обманулся, что горечь барона была ложной. Она помахала Чарльзу не сводя глаз со счастливой пары.Джудит навсегда запомнит выражение лица барона, когда сказала ему о смерти Шарлотты. Это было страшно. Сейчас она была рада тому, что воспоминания эти скорее всего сгладятся. Их сменят новые. Таким счастливым она не видела своего кузена никогда. Но счастье дается лишь понемногу. Едва мадемуазель д'Арсон подумала, что в эти сумрачные дни есть место не только горю, как слова коммандера заставили её пошатнуться. Джудит резко выдохнула. Лесной воздух стал отчего-то нестерпимо холодным. - Маруэн убит, барон! "Что? Какого черта? - хотелось выкрикнуть молодой женщине, чувствуя, как ее начинает бить озноб. Она сделала шаг, удивляясь, что ноги еще её слушаются. - Чарли, - вымолвила она, подходя к англичанину. "Господи, Господи, только бы не закричать. Не зарыдать в голос", - билась в ней мысль. - Коммандер, я рада вас видеть, коммандер. Но как так вышло? Раймон? Убит своими? - Джудит зло рассмеялась, а потом обернулась к Жакезу, выплюнула: - Не смейте! Не смейте, слышите вы, порочить его имя! Раймон был достойным человеком. Он не предатель! Молодая женщина вдруг спрятала лицо в ладонях: - Господи, он был... И ткнулась в синий мундир англичанина.
Бернар де Вильнев: - Кому же еще разбираться в человеческой порядочности, как не дочери предателя! – не остался в долгу Гионик. Кузину своего командира старик не любил. То есть не ее саму, конечно же, что он мог успеть узнать о женщине, которую видел пару раз мельком. Тут все определяло имя. А имя д’Арсонов было хорошо известно в департаменте. Оставаясь для роялистов созвучием предательства, ведь отец мадемуазель не просто изменил интересам своего класса, в Конвенте он голосовал за казнь короля! После этого то, что сам депутат пал жертвой кровавой махины под названием «революция» и потерял голову в смертоносных объятьях вдовы Гильотен, уже не имело для папаши Жагю значения. Яблоко от яблони… - Как только она появилась, все разладилось, - мрачно заявил он Вильневу, равнодушный к слезам, что проливала молодая женщина на плече коммандера Остина. – И Маруэна с толку сбила, и вас едва не погубила в Сен-Брие. И англичанина, говорят, спасла. Надо же, какое совпадение. - Значит, ни мои друзья, ни моя родня тебе не по нраву? Пальцы Шарлотты сжимали его руку, и, происходи все не на людях, Бернар, возможно, постарался бы уладить дело миром. Тем более, сейчас. Но слишком много глаз было устремлено на них, слишком многие следили за развернувшейся перепалкой. Если не пресечь пересуды сейчас, от них не избавиться никогда. Партизанский отряд порой неприятно отличался от армии тем, что повстанцы имели скверную привычку сомневаться в твердости убеждений своих вождей. Сейчас, накануне крупной военной операции, что решит, возможно, судьбу восстания в Бретани, сомнения были не только неуместны. Они были опасны. И если не хуже прямого предательства, то сродни ему. - Так может и тут тебе делать нечего, а Жакез? Вопрос Дюверже заставил притихнуть рядом стоящих шуанов, остальные продолжали ликовать по поводу возвращения отряда Гионика, омелы, поцелуев и наступления нового года. - Это как же так? – глухо переспросил старик, недоверчиво глядя на Вильнева. - А вот так. Отправляйся в отряд Маруэна, Гионик. Ты лишил их командира, ты им об этом и расскажешь. А потом… На все четыре стороны. Сюда больше не возвращайся. - Славно вы отблагодарили меня ваша милость. За Сен-Брие, - пробормотал попавший в нежданную опалу шуан. Он оглянулся, ища поддержки в крестьянах, но те то ли не поняли еще, что произошло, то ли ценили своего командира выше папаши Жагю. - Я отблагодарил тебя, Жакез. Ты просто еще этого не понял. Если бы ты не привел мне ее, - Вильнев невесомо коснулся губами виска маркизы де Монтерей, - Я бы тебя расстрелял.
Чарльз Остин: Казалось, что даже из воздуха, которым сейчас дышали люди, в такой еще недавно сплоченной компании, можно было высекать искры. Война - всегда дело неблагодарное, особенно если превращает во врагов друзей и соратников, тех с которыми еще недавно бился плечом к плечу. Англичанин всё это понимал, но предпочитал не вмешиваться. В конце концов, это даже была не его война. Его дом, его родина - по ту строну пролива, а не здесь, не на этой стылой, обездоленной земле. Правда же? Коммандер уже не раз старался себя в этом убедить, но когда Дюверже выплюнул жесткие слова в лицо старику, вдруг понял, он намертво связан и с этим отрядом, и с их клятвами, с их правдой, куда бы эта правда не привела... Если бы англичанину сейчас предоставили выбрать - вернуться на родной "Орион" или же помочь отряду шуанов, то Чарльз не колеблясь выбрал бы второе. Он сам себе усмехнулся. Ведь всего неделю назад роднее брига у него была разве что милая сердцу Мелисандра - курительная трубка, которая так и осталась в его каюте. Странно, но курить сейчас хотелось всё меньше. Может быть, тоску к табаку заглушили последние передряги и потрясения. Остину до сих пор не верилось, что где-то там, на тропе в зимнему Лоржском лесу, осталось лежать тело Раймона де Маруэна. Еще одна смерть. Страшная смерть. Коммандер был человеком военным и знал, что, пожалуй, у старухи с косой гораздо больше шансов прибрать его к рукам, чем какой-нибудь красавице, что так настойчиво всякий раз подсовывали ему тетушки, но смерть соратников задевала его до сих пор ощутимо. Это все равно, что старая рана, которая продолжает болеть, не сильно, но никогда не дает о себе забыть. Смерть же Маруэна не только заставляла коммандера скорбеть, но и злиться. И, когда Вильнев объявил свой приговор папаше Жагю, англичанин даже не почувствовал сочувствия. Старик сам виноват. Нельзя ненависти и чувству мести довлеть над рассудком. Раймон не был предателем, а если все ж таки Гийоник был прав, то он хотя бы заслуживал того, чтобы оправдаться. Но быть застреленным своими, словно бешеная собака... Чарльз обнял приткнувшуюся к нему молодую женщину, чьи слезы сказали коммандеру больше, что могла бы рассказать и сама Джудит. Ладонь коснулась пушистых, тяжелых волос, которые в этот раз были заплетены в простую косу. И это её: " Коммандер, я рада вас видеть, коммандер", а у самой во взгляде - пропасть безысходности. Остин не умел утешать, женские слезы заставляли его чувствовать себя чурбаном, и руки он не знал куда деть, и слова подобрать он не умел.. Право же, не рассказывать же барышне анекдот или историю, которая, будь они в мужской компании, могла бы прийтись весьма кстати, но сейчас... Остин обнял молодую женщину, невольно подмечая , что обнимать Джудит было чертовски приятно. - Мне кажется, что мадемуазель д'Арсон была бы признательна вам, если бы вы рассказали ей как все произошло, - просительно произнес коммандер, глядя на Шарлотту. - Не здесь. С глазу на глаз. У Вильнева еще будет время наобниматься со своей нареченной, решил коммандер. Остин чувствовал, что то, что может произойти дальше, вовсе не обязательно слушать двум хрупким женщинам, пусть хоть хрупкость каждой из них и была словно выточена из стали.
Шарлотта де Монтерей: Оказаться причиной, из-за которой Гионику сохранят жизнь… Наверное, Шарлотта должна была испытывать радость, или по крайней мере облегчение, но больше всего она желала сейчас, чтобы взаимные обвинения, брошенные друг другу мужчинами, никогда не прозвучали. Ах, если бы они добирались в лагерь какой-нибудь дорогой и не встретили на пути комиссара Рено. Нет на свете вернее приметы: каждая встреча с этим человеком – к чьей-то смерти, ненависти и взаимным подозрениям. Мужчину, убитого шуаном, маркиза не знала, но она помнила ярость Остина, а теперь видела злость Бернара и слезы женщины, которую коммандер называл мадемуазель д'Арсон, и которую сама Шарлотта помнила, как спутницу Вильнева на заставе в Сен-Брие. «Дочь предателя», - сказал про нее старый шуан, боже мой, да верит ли он хоть кому-нибудь? Как ни странно, маркиза его понимала. Догадывалась, что эта хмурая недоверчивость Гионика есть последствие каких-то страшных жизненных потерь. Мы так много и так многих теряем, безжалостно и непоправимо… Она сама была похожей на старого мельника, разуверившейся в людях и лишившейся всякой надежды, полтора года назад в Париже. Пока в ее жизни не появился Дюверже. Он ее спас. Не просто физически. Это был что-то большее, чем просто возможность продолжать жить, это было возвращение самого желания жить. Шарлотта на мгновение зажмурилась, вспоминая, что она чувствовала, когда ей сказали, что барон де Вильнев погиб. А затем с явным непониманием взглянула на англичанина. Что он хочет, чтобы она рассказала Джудит? Неужели, о смерти Маруэна. Боже мой, да зачем ей знать подробности, она и без того плачет так горько, словно небо навсегда лишилась цвета и тепла. Да и сказать-то в общем нечего. Глупая случайная смерть… - Простите, Чарльз. Но я не могу, - тихий голос Шарлотты был полон сожаления.
Бернар де Вильнев: Папаша Жагю отступил от своего командира с понуро склоненной головой. Последние слова Вильнева потрясли старика, явно не ожидавшего подобной суровой отповеди. - Что ж, оставайтесь с Богом, господин барон, - выдавил он. – Будь счастлива, девочка. Шуан обернулся и медленно пошел прочь, сгорбившись под грузом прожитых лет и наказания, которое Жакез полагал незаслуженным, и оттого тяжким вдвойне. Кто-то из партизан, исполняя приказ Дюверже, торопливо протянул Остину саблю. - Вот, возьмите, мистер. Бернар коротко вздохнул. Справедливость заметно горчила. Ей не осушить слез кузины, не погасить его собственного раздражения, а Гийоника… Гийоника ему будет не хватать. Как и Маруэна. Как и тех, кто уходит из этой жизни каждый день. - Друзья, я не хочу говорить с вами о смерти, - поначалу голос бывшего барона и бывшего офицера прозвучал хрипло, но быстро обрел ту силу, что требовали от де Вильнева обстоятельства и обращенные на него взгляды партизан. – Мы идем по краю, и оступиться очень легко. Кому-то не хватает мужества, кому-то веры, кому-то просто пули в стволе в нужный момент. Мы все знаем, чем рискуем, и помним, ради чего сражаемся. Но когда нам кажется, что все потеряно, Бог посылает нам надежду… Дюверже легонько развернул Шарлотту лицом к партизанам. Он не хотел домыслов, разговоров за спиной, пусть все знают, кто она такая. И что она для него значит. - Эта девушка – Шарлотта де Монтерей, дочь вандейского генерала маркиза де Монтерея. Ее отец отдал жизнь за наше дело, а теперь его дочь прибыла из Лондона по поручению герцога Орлеанского. Я верю, что всем нам достанет храбрости не ударить в грязь лицом перед женщиной, проделавшей этот полный опасностей путь, чтобы быть вместе с теми, кто сражается за королевское дело. Я надеюсь, у меня хватит сил, чтобы любить ее так, как она заслуживает. Потому что жизнь продолжается. Бернар вновь привлек к себе свою чудом обретенную возлюбленную. - Прости, что я превращаю тебя в знамя, любимая. Я так безумно, всепоглощающе счастлив, что хочу, чтобы об этом знал весь мир. Через плечо Шарлотты взгляд его вдруг зацепился за вздрагивающую от рыданий спину Джудит. Легкий укол совести: несправедливо быть счастливым, когда рядом льются слезы. Но любовь эгоистична, любви нет дела до целого мира, и сейчас Вильнев не хотел думать ни о чем, кроме одной единственной женщины. - Пойдем, я покажу тебе наше подземелье фей, - Дюверже сжал руку маркизы, и голос его снова охрип, на этот раз от живительного волнения, приходящего вместе с древними, как само таинство творения, желаниями.
Джудит д'Арсон: Давно Джудит не проливала слез. Всегда такая сдержанная, она не давала волю эмоциям, а тут в ней что-то надломилось. Кем ей был этот Раймон де Маруэн? Что ей было, в конце концов, за дело до опального командира шуанского отряда? Люди погибали на войне каждый день, каждую минуту они погибали. Казалось, мадемуазель д'Арсон пора было уже с этим свыкнуться. Она знала-то Маруэна каких-то полдня, чуть больше чем того несчастного арестанта в комендатуре, что был расстрелян по приказу комиссара. Расстрелян из-за её неосторожных слов. Молодая женщина вздрогнула вспомнив об этом и почувствовала, как к горлу снова подкатил колючий, раздирающий ком. Господи, но почему же все говорят, что слезы приносят облегчение? Ничуть не правда. Они ей не принесли ничего, кроме горести и опустошения. Может поэтому она не плакала даже в день смерти матери? Тогда в ней всё словно заледенело. Консьержери слышала и без того слишком много рыданий, стенаниями эти мрачные стены было не удивить. А потом... Разве было у нее время на слезы? Джудит так долго находила в себе силы крепиться, пережить, вытерпеть, свыкнуться со всем, что преподнесла ей судьба, что просто боялась, - прояви она слабость - этот новый мир растопчет её. Но сегодня молодую женщину словно накрыла война безысходного отчаяния. Сначала это вынужденное бегство из собственного дома, потом новости о смерти Раймона. Стоило бежать, чтобы услышать всё это? Джудит ведь только убедила себя, что всё, в конце концов, наладиться. Родные стены уберегут её. В конце концов, кому нужна дочь казненного депутата Конвента? Д'Арсоны получили свое сполна. Именно эти мысли и привели в Сен-Брие молодую женщину. Господи, как же это было наивно! Как могла она, пережившая Париж и Консьержери, так заблуждаться? Стоило её въехать в Вандею, как она оказалась нужна и шуанам, и комендатуре, и давно позабытым родственникам. Джудит, не поднимая головы, выслушала отповедь кузена, а затем отпрянула от англичанина, поспешно вытирая мокрое от слез лицо. Раймон был добр с ней. А с ней так давно никто не было просто добр. Разве что этот англичанин. Джудит подняла на Чарльза покрасневшие глаза. Хотя доброта англичанина, пожалуй, объяснялась просто, - он был ей признателен за то, что она укрыла его в доме. Она ведь помнила с каким недоверием тот глядел на неё поначалу. Ведь коммандер знал про Брассара и, Джудит не сомневалась, помнил об этом до сих пор. - Простите мне, мсье Остин, мою слабость, - хрипло произнесла молодая женщина. - Новости ваши застали меня врасплох. Маруэн был хорошим человеком. И при мысли о том, что он погиб от рук шуанов. Мадемуазель д'Арсон тяжело вздохнула и, не дожидаясь ответа англичанина, поспешила прочь.
Бернар де Вильнев: Очень скоро коммандеру грозило остаться на поляне в одиночестве. Потому что следом за опалой Гийоника и бегством кузины, командир шуанов тоже зашагал прочь, уводя за собой маркизу де Монтерей. Это было, в сущности, бегство, бегство разом от всех забот повстанческого быта и решений, которых от Дюверже, быть может, ждали его люди. Не сейчас. И даже не сегодня. Шарлотту нужно было накормить, устроить на отдых, им нужно было поговорить… Но, глядя в сияющие глаза девушки, Бернар понимал, что все это – не то, чего она ждет, и не то, чего хочет сейчас он сам. … Это было глупо и неловко. То, что в многолюдном партизанском лагере, приютившем больше трех сотен людей, ни наверху, среди шалашей и палаток, ни под землей, в «пещерах фэйри», мужчине и женщине негде было заняться любовью. Свою невзрачную кровать, вместе с маленьким уголком личного пространства, Вильнев уступил кузине, и последние две ночи спал там, где его заставал сон. И вот теперь он вел Шарлотту по подземному лабиринту наобум в поисках не занятого чьими-то вещами или постелью уголка. Наконец, после очередного сорванного на ходу поцелуя Бернар понял, что искать и ждать лично у него больше не хватает терпения. Продолжая целовать девушку, шуан сбросил редингот прямо на земляной пол. Затем туда же последовала меховая крестьянская куртка, раздобытая маркизой еще на фреэльском маяке. - Партизанское ложе любви, - тихо рассмеялась Шарлотта, которую бил странный озноб. Странный, потому что она не чувствовала холода. Каждое прикосновение мужских рук, торопливо стаскивающих с нее холщевую рубаху не по росту, отзывалось одновременно жаром и томлением где-то внизу, в животе и между бедер, и одновременно страхом и нетерпением – прямо под сердцем. - Прости, - выдохнул Бернар в беззащитный изгиб обнаженной девичьей шеи. – Прости меня. Ладонь его накрыла грудь Шарлотты, губы торопливо и жадно прокладывали путь вниз, к трогательной ямочке между ключицами. А от нее - к растревоженному настойчивой лаской соску. Он хотел быть осторожным. Он хотел быть терпеливым. И не мог. Полтора года разлуки, а потом еще два страшных черных дня после того, как Джудит сказала ему, что маркиза де Монтерей умерла. Теперь счастье переполняло его, плавясь в желание любить и обладать. Здесь и сейчас. Пока время и пространство, война, кровь и смерть снова не разлучили их, быть может, окончательно и бесповоротно. - Это неважно… Все неважно. Главное, что с тобой, - пьянея от нежности, словно от горячего вина в зимнюю стужу, Шарлотта крепче прижала голову Вильнева к груди. Этому человеку он готова была отдать не только тело вместе с наивной ценностью девичьей невинности. Она готова была отдать за него жизнь и продать душу всем демонам преисподней. Бернар опустился перед своей возлюбленной на колени, и увлек ее за собой вниз. - Я люблю тебя. Люблю, слышишь, - шептал он в податливые девичьи губы то извечное оправдание, что превращает плотскую страсть в таинство, освященное небесами, - Я никогда не любил сильнее. И никогда не полюблю сильнее. Потому что сильнее любить просто невозможно. Напиасно совместно с мадемуазель
полная версия страницы