Форум » Зарисовки партизанской войны » Да не зарастет тропа за моей спиной... » Ответить
Да не зарастет тропа за моей спиной...
Джудит д'Арсон: Время: 31 декабря 1794 года Место действия: Лоржский лес Участвуют: Джудит д'Арсон, Бернар де Вильнев
Ответов - 20
Джудит д'Арсон: Джудит проснулась, как от толчка. Словно кто-то коснулся её плеча и что-то неслышно прошептал в ухо. Она открыла глаза, чувствуя себя еще более разбитой, чем вчера. Словно ночью её, будто разбитую вазу, собирали по кусочкам, но кусочки оказались склеены неправильно. "Как и вся моя жизнь, - сказала она себе. - Осколки, которые уже не склеить". Плохие мысли, как назойливая мошкара, как не маши рукой - от них не избавиться. Джудит помнила все слишком хорошо. Сон не принес облегчения - лишь головную боль, а плечо было словно зажато в тиски. Встав с постели она ополоснула лицо, едва разглядев свое отражение в осколке зеркала. Отражение её не порадовало. - Лицо усталой старухи, - усмехнулась молодая женщина. Отметина, подаренная ей Кадье, расползлась по щеке безобразным синяком, ставшим бурым. Ни дать, ни взять - настоящее клеймо. Молодая женщина накрыла ладонью щеку, чувствуя, как в горле осел жесткий ком, готовый пролиться потоком непрошенных слез. Мадемуазель д'Арсон выдохнула. Слезы - это не то, что ей было сейчас нужно. Она в сердцах бросила зеркало к ногам, и оно разлетелось на еще меньшие брызги. Зато ком в горле стал чуть меньше, позволив дышать. Молодая женщина нашла свою, наспех собранную вчера, котомку в ногах кровати. Развязав узел, вытащила платье. Серое, еще одно серое в скудном гардеробе. К её глазам подошло бы лазурное, но с некоторых пор Джудит предпочитала носить преимущественно серый цвет: незаметный, простой, сливающийся со стенами. Одеваться с перевязанной рукой оказалось делом непростым, но мадемуазель д'Арсон удалось даже застегнуть почти все крючки на спине самостоятельно. Проведя щеткой по длинным волосам, - они на удивление быстро отросли после Консьержери, - молодая женщина поспешила к выходу, очень надеясь, что сможет найти его сама, а не заплутать в переходах подземного лабиринта.
Le sort: На глаза ей постоянно попадались шуаны. В подземелье оказалось людно, что наводило на мысль, что и отряд бывшего барона довольно многочислен. Впрочем, партизан Вильнева Джудит уже имела возможность видеть в своем поместье. Теперь инсургентов стало еще больше. Слухи об успешных операциях шуанов в Кот-дю-Нор привлекали в ряды повстанцев все больше и больше новобранцев. Жак, тот самый парень, что вчера поил мадемуазель д’Арсон самогоном, приветствовал молодую женщину улыбкой старого знакомого. - Вам что-нибудь нужно, мадам? Господин барон.. В общем, он сейчас занят. Нечего было даже надеяться на то, что Дюверже окружит кузину галантной заботой. Разношерстное крестьянское воинство, собравшееся под белым стягом королевской католической армии, нуждалось в командире, а Джудит… Она столько раз уже уверяла Бернара, что не нуждается ни в ком, а в нем в первую очередь. - Хотите, я покажу вам лагерь? – предложил молодой бретонец. – Погода сегодня хорошая, теплая. Чисто тебе весна. Для весны 31 декабря было рановато, но декабрьские холода, похоже, отступили, и на небо неуверенно выползло скупое солнце. - Завтракать будете? Утром добрые люди из деревни парного молока принесли. Жак уверенно вел кузину своего командира к выходу, на ходу посвящая ее в подробности партизанского быта.
Джудит д'Арсон: Господин барон сейчас занят. Джудит невольно вздохнула с облегчением. Нет, наверное, стоило высказать Бернару слова благодарности, но слова эти почему-то замирали на губах, были неподъемными и казались такими напрасными, словно она поднимала камень в гору, а камень постоянно срывался вниз. Ведь утекло так много времени. Пять лет. Пятьдесят. Сто пятьдесят. Целая вечность. Смерть отца. Смерть матери. Крушение старого мира. Она выменяла молодую душу на душу старухи. Она хотела закрыться от всех. Спрятаться от всех. Забыть всех. И вдруг Дюверже на пороге её старого дома с его прямотой, открытостью, распахнутой настежь враждебностью и по-прежнему неугасающей ненавистью к новой Франции - мадемуазель д'Арсон словно окатило ледяной водой. "Нельзя откреститься от собственного прошлого, - устало призналась она себе. - Если бы Бернар узнал, что я хочу забыть, всё забыть - он бы меня проклял". Мысли стали совсем удрученными, голова разболелась сильнее и Джудит решила, что с неё хватит. Она это уже проходила: думы, которые могут свести с ума. Она не хотела снова заниматься самоедством и изнывать от чувства вины и потери. Только не сегодня. День был чудесным. Жак приветливым. Все были, если не счастливы, то вполне довольны жизнью. Молодая женщина, идя под руку с молодым шуаном, с интересом оглядывала лагерь. Сколько ж их всех тут было? Отряд был большим и все были чем-то да заняты. Никто не слонялся без дела. - Вы что-то говорили про завтрак, Жак? - мадемуазель д'Арсон прикрыла прядью волос синяк на лице, отчего-то стыдясь его. - Я ужасно голодна. Вчера был такой сумасшедший вечер. Хотя он, кажется, поднял вам настроение, - улыбнулась она молодому человеку. Завтрак был простым - ломоть хлеба и кувшин молока. Он немного расцветил лицо молодой женщины. Бледность была уже не такой заметной, а на щеках выступил легкий румянец. Джудит как раз стряхивала с платья хлебные крошки, когда услышала тихое ржание. Оглянулась, растерянно осмотрелась, не понимая откуда донесся лошадиный всхрап. - Тут где-то неподалеку коновязь? Можно мне навестить свою Искру? - она запнулась в замешательстве. - Кобылу на которой я вчера приехала?
Le sort: Жак был полон желания услужить красивой молодой женщине. Тем более, родственнице командира. Тем более, раненной в перестрелке. В отличие от Гиойника, который знал, кто такие д’Арсоны, и при каждом возможном случае обжигал Джудит взглядом суровым и недоверчивым, этот молодой бретонский крестьянин мало думал о политике. Синие грабят, убивают, не почитают господ и церковь Христову. Это Жаку было достаточно для того, чтобы определиться, на чьей он стороне. - Да, у нас есть коновязь, - подтвердил он гордо. – А сразу и не увидишь, где она, верно? Шуаны в совершенстве освоили искусство маскировки, не даром неуловимые партизаны пугали республиканцев сильнее, чем регулярные воинские части роялистов. Инсургенты появлялись из ниоткуда и так же исчезали, оставляя за собой безжизненные тела «добрых патриотов» и неподсудное трибуналу уханье совы. Партизанская кавалерия чинно жевала овес, и Жак с неодобрением покачал головой, разглядев, что лошадей, на которых ночью приехал отряд из Сен-Брие, так и не расседлали. - Вот ведь лентяи, креста на них нет. Бывают среди нас и такие, - посетовал он молодой женщине. – Лошадки служат нам верой и правдой, о них заботиться надо. Лошадей Жак любил. Искра узнала свою вчерашнюю наездницу, тем более, что та аппетитно пахла хлебом. И приветственно заржала, как будто и не она вчера своей непокорностью едва не стоила мадемуазель д'Арсон жизни. - Я сейчас, я мигом, - пообещал молодой бретонец, ослабляя подпругу под животом кобылы. Сейчас все это снимем, потом почистим тебя как следует, милая.
Джудит д'Арсон: - Давайте я сама распрягу Икру, а вы займитесь другими лошадьми. Я может хоть и "бывшая", но не белоручка, - предложила Джудит, потрепав кобылу по холке. Это была правда. Старший д'Арсон не поощрял в единственной дочери праздности и безделья. Любишь прогулки верхом, будь добра, умей ухаживать за своей кобылой. Джудит не возражала, ей нравилось бывать на конюшне, и сейчас она с удовольствием вспоминала былые умения. -Милая, - вслед за Жаком ласково пропела молодая женщина. - Устала, бедняжка. Мадемуазель д'Арсон протянула кусок хлеба, припасенный с завтрака. Искра мягко шлепнула по ладони теплыми губами, а потом ткнулась в шею Джудит и довольно фыркнула. Молодая женщина с удовольствием вдохнула теплый запах лошади, напоминавший о доме, о былой беззаботной жизни. Всё это давно исчезло в вихре революции. Не было ни конюшен, ни ладно скроенных амазонок, ни канувшего в Лету безмерного чувства счастья, переполнявшего её всякий раз, когда она неслась по родным лугам. У Джудит защемило сердце, воспоминания были такими явственными, что ей вдруг показалось - стоит обернуться и она услышит голос матушки, журившей отца за то, что дочь слишком много времени проводит в седле, вместо того, чтобы заниматься вышиванием. Лошади любили её. Даже норовистый, упрямый скакун барона, к которому порой боялись подходить конюхи, послушно ел из рук Джудит яблоки. Верховая езда - единственное увлечение, которое одобрял её нареченный. - Бывший нареченный, - пробормотала себе под нос молодая женщина, выплывая из марева прошлого. Она взялась было расстегивать уздечку, как вспомнила о седельных сумках. - Глупая. Таскать на себе такую тяжесть, - заговорила она с кобылой, поглаживая той бок. - Всю ночь так простояла? Эх, мы неблагодарные. Джудит расстегнула сумки, а затем бросила поклажу на перевернутый пустой бочонок. Одна из сумок оказалась расстегнута, и белый конверт упал на землю прямо к ногам молодой женщины. Мадемуазель д'Арсон с минуту удивленно на него смотрела, недоумевая, ведь в сумках были лишь пистолеты. Нагнулась, подняла, осмотрела. Сургучная печать с неизвестным ей вензелем. Откуда оно? И почему барон так небрежно позабыл о нем? Кто обращается так с документами? И почему письмо оказалось в седельных сумках её лошади? Почему не в сумках барона? Вопросов было слишком много. Мадемуазель д'Арсон не находила на них ответов. - Может и правда забыл? -спросила она себя. - Жак? Где я могу найти барона? Она беспокойно посмотрела на молодого человека. - Или вот, - она протянула конверт. - Отнесите его вашему командиру. Видимо вчера просто о нем позабыли.
Бернар де Вильнев: От взгляда молодой женщины шуан и сам забеспокоился. - Думаете, это важно? - он с почтением глянул на печать. Явно, таких пакетов славный бретонский малый еще в руках не держал. – Коли оно тут нашлось, я барона сюда позову, - решил Жак. И исчез, оставив Джудит наедине с таинственным посланием. Впрочем, ненадолго. - Как вам спалось, кузина? – Широкие плечи командира шуанов на мгновение заслонили свет, проникающий под навес из соломы и древесных ветвей, укрывающий коновязь от посторонних взглядов, через единственный вход. - Знаете, есть такое поверье, - продолжил Дюверже, ласково похлопав по шее ближайшую лошадь, – что, засыпая в постели другого человека, можно подсмотреть во сне все его мысли и мечты. Узнали обо мне что-то новое? Жак примчался к нему с историей о пакете, который мадемуазель нашла в седельной сумке своей кобылы. Пока еще де Вильнев не слишком встревожился по этому поводу. Однако брови мужчины изумленно взлетели вверх, едва он увидел печать. - Решительно, письма де Пюизе заговорены бретонским феями, - пробормотал барон. – Сначала чудесное спасение англичанина из плена и его пакет, теперь это… Как оно к вам попало? Жак уже говорил, как. Но чудес не бывает, что бы ни болтал языком доверчивый крестьянин.
Джудит д'Арсон: К приходу барона, Джудит успела расседлать Искру и теперь осторожно чистила лошадь жесткой щеткой. Искра послушно стояла, не мешая своей хозяйке, явно довольная тем, что о ней теперь есть кому позаботиться. При виде Дюверже кобыла заржала толи в радостном приветствии, толи негодуя, что молодая женщина оторвалась от своего занятия и подошла к мужчине. Искра послушно, словно привязанная, шагнула за мадемуазель д'Арсон. Ткнулась ей в спину мордой. Джудит ойкнула и рассмеялась. - Какая же ты нетерпеливая! - пожурила молодая женщина животное, почесав кобылу за ухом. Услышав слова о поверье, Джудит бросила на Вильнева повеселевший взгляд. Еще один короткий смешок невольно слетел с её губ. Свежий воздух явно освобождал женщину от городской хандры и уныния. "Если б знала об этом поверье раньше, постаралась бы запомнить", - подумалось бывшей аристократке. Можно было, конечно, что-то соврать, но вместо этого Джудит лукаво бросила: - Я лучше умолчу, что именно мне приснилось. Она перекинула волосы на правое плечо и чуть поморщилась от уколовшей боли. Плечо почти не болело, но рана давала о себе знать при резких движениях. Молодая женщина обняла Искру за шею, посерьезнела, чуть нахмурилась разглядывая пакет в руках барона: - Мне показалось странным, что конверт оказался в сумках, а не при вас. Вам о нем ничего не известно? - удивленно спросила она, понимая по не менее удивленному лицу мужчины, что это так. Джудит задумалась, вспоминая события вчерашнего вечера и вдруг встрепенулась: - Помните, вы вчера упоминали, что один крестьянский мальчишка, как вам показалось, спас вас от пули солдата? На заставе? Этот же парнишка терся возле моего седла. Я его хорошо запомнила. Мне еще показалось, он хочет меня обворовать, потому что рука его скользнула по седельным сумкам. Так, выходит, это был английский гонец? Господь Всемогущий! Надеюсь, он жив. Мадемуазель д'Арсон замолкла на пару мгновений, а затем воскликнула: - Так он же вас, наверняка, узнал! Поэтому и сунул пакет в мои сумки! Поэтому и спас вас! Будь иначе, он бы просто принял вас за республиканца.
Бернар де Вильнев: - Меня многие знают в Кот-дю-Нор, - пробормотал барон, косвенно подтверждая тот факт, что, даже в республиканском мундире, он изрядно рисковал, открыто явившись в Сен-Брие. Сам Дюверже, впрочем, не думал, что это признание может напугать кузину. Он вообще думал сейчас не об этом. - Вы видели курьера ближе, чем я. Я в сущности ничего и не разглядел, не до того было. Ну кто ж знал, а? Парнишку стоило бы найти. С другой стороны, если он связной Пюизе и не отправился прямиком в отряд, значит, шел он к священнику. И, если посланец графа не погиб во вчерашней перестрелке, рано или поздно он окажется у отца Антуана. Казалось, беспокоиться не о чем. Каждый делает свое дело, и партизанские курьеры, будь то мужчина, старик или ребенок, знают, чем они рискуют. Но мальчишка спас ему жизнь. Это стоило запомнить. К тому же самому Дюверже уже однажды показалось, что того молодого бретонца он знает, где-то видел, когда-то и как-то был с ним знаком. Вчера это ощущение забылось, сегодня, после слов Джудит, вернулось вновь. Сообразив, что он просто стоит, погруженный в свои мысли, пялясь в пустоту через плечо кузины, Бернар недовольно тряхнул головой. Пакет сам по себе заслуживал большего внимания, чем личность курьера. Командир шуанов торопливо сломал печать и пробежался взглядом по привычно-витиеватым записям графа Жозефа. По окончании чтения на лице барона явно проступило разочарование. Нет, информация, переданная генеральным штабом, была полезна. Но в бумагах не нашлось ни единого упоминания о той операции, о которой сообщал шуанам пакет, переданный Остином. И даже то, что герцог Орлеанский лично благодарит его за верность делу и обещает осыпать милостями после падения республики, де Вильнева совершенно не впечатлило. Он хорошо знал цену подобным обещаниям, да и республика пока еще не пала. - Нас приглашают на прием к брату короля, - невесело усмехнулся шуан. – Хотите блеснуть при новом дворе? Для этого потребуется сущий пустяк. Взять Нант, Брест, а потом Париж. Чертовы болтуны!
Джудит д'Арсон: - Боюсь, я давно разучилась танцевать, - грустно заметила Джудит. Взгляд её потемнел. - Как же легко давать советы, находясь по другую сторону пролива, - усмехнулась молодая женщина, подходя ближе к кузену. Вильнев выглядел удрученно. Тень набежала на его лицо, и Джудит почувствовала и его недовольство, и его разочарование. - Нант, Брест, Париж, - повторила она вслед за кузеном. - Париж. После Консьержери он уже не кажется таким блистательным, - выплюнула мадемуазель д'Арсон. Голос прозвучал зло, едко, и Джудит тут же пожалела, что произнесла эти слова вслух. Она спешно поднесла ладонь к губам, ругая себя за неосторожность. Ведь она себе пообещала, что никогда об этом не вспомнит, а уж тем более никогда об этом больше не заговорит. Даже Мари не знала всего. А барон? Он уже давно не был для неё тем человеком, которому можно было высказать наболевшее, просто поговорить. Ему, командиру шуанов, хватало и своих забот. Что ему непролитые слезы бывшей невесты? Между ними лежало пять долгих лет разлуки. Они давно стали чужими. И хоть Джудит и чувствовала, боясь признаться в этом даже себе, что исподволь её тянет к широкоплечему мужчине, стоявшему напротив, но гнала беспокойное чувство прочь. Она просто давно отвыкла от заботы, привыкнув давно заботиться о себе сама. Только и всего. - Так значит не стоит ждать помощи с той стороны Ла-Манша? - спросила она, чтобы просто о чем-то спросить. Чтобы только не думать о том, что рядом с командиром шуанов ей и в самом деле на удивление спокойно. "Черт тебя дери! - выругалась она про себя рассерженно. - Черт тебя дери, проклятый ты шуан!"
Бернар де Вильнев: Горечь в словах молодой женщины неожиданно резанула слух Вильнева. Он уже привык к тому, что кузина бывает довольно резкой в разговоре, но сейчас в ее голосе, приправленная злостью, слышалась боль. А за болью стояло слово с совершенно определенным зловещим значением. Скомкав бумагу с торжественными вензелями, барон с неожиданной нежностью обнял Джудит за плечи, привлек к себе, обронил невесомый поцелуй в пушистые волосы, уже успевшие впитать в себя зимние запахи Лоржского леса – запах дыма и запах хвои. - Там было очень страшно, да? Там, в Консьержери? Боже мой, не хочу даже думать об этом. И ты не думай. Ты осталась жива, и это главное. Знаешь что, мы еще побываем в Париже. И там не будет ни площади Революции, ни самой революции, ни гильотины. Не может этот кошмар длиться вечно, жизней просто не хватит на такую Liberté, Égalité, Fraternité! Человеку, как утверждает исторический опыт, свойственно ошибаться. - Скоро в Бретани высадится десант роялистов, - поделился добрым известием Дюверже. – Англичанин, которого ты спрятала в Сен-Брие, вез пакет для штаба барона Комартена. Я удивлен, что в этом письме от де Пюизе ничего о нем нет, но, не важно… Все распоряжения уже отданы ранее. Так что помощь стой стороны Ла-Манша уже не за горами. Может, и в свой дом ты вернешься куда раньше, чем предполагаешь.
Джудит д'Арсон: - Там было очень страшно, да? Страшно? О, Господи, Бернар, я там почти умерла. - Боже мой, не хочу даже думать об этом. И ты не думай. Пожалуйста, ну пожалуйста, подумай! Пойми. Утешь меня. Скажи, что ты этого никогда больше не допустишь. Потому что я не могу не думать, не могу я не вспоминать. Это как язва, которая никогда не заживет. Это даже хуже. -Ты осталась жива, и это главное. Пожалуй. Я так часто себе повторяю, чтобы поверить. Так часто, что порой, мне кажется, что я сошла с ума. - Знаешь что, мы еще побываем в Париже. И там не будет ни площади Революции, ни самой революции, ни гильотины. Джудит сдержала рвущийся из груди крик, а потом резко отстранилась из теплых объятий. Не зная отчего ей вдруг стало так больно: из-за напрасных обещаний или из-за уверенности в голосе Бернара с которой эти обещания были произнесены . - Ты прав, - голос её был усталым. - Жизней не хватит. Моей жизни, твоей жизни. Революция еще переживет нас всех. Она резко обернулась. Глаза её были сухими и смотрели на Дюверже как-то странно. С какой-то ледяной обреченностью. "Десант роялистов? Этот трус Пюизе? Так вот зачем здесь Остин, будь он проклят! Неужели ты правда думаешь, что я должна радоваться? О, Господи, Бернар! Несчастный идеалист!" - в отчаянии пронеслось в голове Джудит. Подбородок её чуть дрогнул, но глаз она не опустила: - Ты привез меня сюда, чтобы я видела, как ты умрешь, да? - бросила она холодно и запахнув шаль на груди, - её вдруг пробрала дрожь, - поспешно двинулась прочь с коновязи.
Бернар де Вильнев: «Она что же, переживает за меня?» В это трудно было поверить, учитывая тон кузины, даже в бретонском декабре было сейчас больше тепла, чем в ее голосе. - Если я умру, то умру с оружием в руках, как солдат. И за благое дело, - упрямо бросил Вильнев в спину молодой женщины. Последнее время ему часто приходилось объясняться с этой спиной. Нет, Дюверже не сравнивал себя с депутатом д’Арсоном. Хотя сравнение напрашивалось само собой. - Я всегда был верен присяге офицера. И всегда буду. «Да о чем тут говорить. Какой у него выбор? Уехать, оставив Францию республике? Он уже пробовал, он год прослужил под штандартами императора Леопольда. Сесть за стол переговоров с Рено? Это все равно, что плюнуть разом на могилы всех своих друзей, погибших в Вандее. Из всех ценностей революции, на долю роялистов оставалось только la Mort. Это понимание – тяжелая ноша. Шевалье де Маруэну она оказалась не по плечу. Но он, барон де Вильнев, не Маруэн. И ни к чему смотреть на него с такой неприязнью!» - К тому же моя смерть разом избавит тебя ото всех неприятностей, Джудит, - в сердцах высказал шуан мысль окончательно крамольную и обидную. - Больше никаких преследований, никакой угрозы со стороны декрета о заложниках. Быть может, это единственная услуга, которую я все еще в состоянии тебе оказать!
Джудит д'Арсон: Мадемуазель д'Арсон будто налетела на стену, услышав жестокие, нестерпимо жестокие слова Дюверже. Очень мало нужно, чтобы женщина позабыла об осторожности. Очень мало нужно, чтобы женская мудрость сделалась вдруг слепой и беспомощной, рухнув под волной оскорбленного женского достоинства. Джудит стремительно обернулась. Так резко, что шаль едва не слетела с покатых плеч. - Так вот, как ты думаешь, - воскликнула она. - Единственная услуга, которую ты мне оказал - в кои-то веки появился вовремя и избавил меня от Кадье! - Господи! - она в отчаянии приложила ладони к вискам. - Почему всегда, всегда, когда мы с тобой говорим, ты все обязательно портишь. Эта твоя чертова гордость! Молодая женщина шагнула было к барону, готовясь влепить хлесткую пощечину, но лишь махнула рукой, а потом вдруг коротко, деревянно рассмеялась. Смех этот прозвучал жутко в пустом зимнем лесу. От этого смеха пробирали мурашки. Джудит смахнула с лица непрошеные слезы, и едва горький смех перестал звучать на её губах, выплюнула: - Знаешь, комиссар Рено был прав. Ты действительно приносишь несчастье всем своим женщинам. Маркиза де Монтерей уже вернула тебе твою же услугу. Сказала и...осеклась. А потом спрятала лицо в ладонях.
Бернар де Вильнев: - Что? – переспросил де Вильнев. Решительно отказываясь понимать, почему его кузина вдруг заговорила о Шарлотте и правоте Рено. Причем тут Рено, что такого он мог наболтать Джудит? Когда и при каких обстоятельствах?! Безжизненный злой смех молодой женщины напугал Дюверже, - он никогда еще не слышал, чтобы она смеялась так, от подобного веселья разило свежей могилой, - слова сбили столку. Не сдержавшись, шуан схватил Джудит за плечи и с силой встряхнул. Он хотел видеть ее лицо, ее глаза, а не спасительно прижатые к щекам ладони. - Маркиза де Монтерей что?! – повторил Бернар таким тоном, что ясно было – если мадемуазель д’Арсон не объяснится, она просто не выйдет живой из этого злосчастного партизанского убежища, ставшего невольным безмолвным свидетелем ссоры барона с кузиной.
Джудит д'Арсон: Джудит невольно вскрикнула. Не потому, что барон встряхнул её, словно тряпичную куклу, а оттого, что тот своей грубостью причинил боль. Плечо словно лизнуло обжигающее пламя. Может быть, это было и хорошо. Говорят, боль физическая отвлекает от терзаний душевных. "Господи, что я наделала", - ужаснулась молодая женщина, глядя на так стремительно побледневшее лицо кузена. Мадемуазель д’Арсон отвернулась, не в силах выносить взгляд Бернара, пока он снова не тряхнул её, жадно вглядываясь в лицо кузины, ожидая ответа. Приговора. Джудит все-таки нашла в себе отваги посмотреть де Вильневу прямо в глаза. Господи, не приведи ей Господи увидеть этот взгляд снова! - Комиссар Рено, когда я была у него в комендатуре, обмолвился, что корабль на котором плыла маркиза был захвачен "синими", - на одном вздохе вымолвила молодая женщина. Ей пришлось снова набраться храбрости, чтобы закончить недосказанное. - Он сказал, что она утонула в том сражении. Он говорил уверенно, но он всегда говорит уверенно, - Джудит обхватила ладонями лицо Дюверже, - но он мог ошибаться, Бернар. Конечно же, он ошибается.
Бернар де Вильнев: - Не надо, - бесцветно попросил Вильнев, отстраняя ладони молодой женщины от своего лица. Как можно утешиться там, где не может быть утешения? Даже если бы кузина сознательно желала причинить ему боль, она никогда не смогла бы выдумать эту историю. Хотя бы потому, что ничего не знает о Шарлотте де Монтерей и о том… Зато Рено… Дюверже показалось внезапно, что небо, невидимое сквозь навес над коновязью, опрокинулось и обваливается на него всей тяжестью небесного свода, удержать который было под силу только атлантам. Падает… И никак не может упасть. Утонула. Умерла. Такого черного всепоглощающего отчаяния барон не испытывал еще никогда. Даже когда казнили короля, когда им не удалось, не смотря на все усилия, спасти от эшафота королеву, когда погибали друзья, когда пала Вандея… Он сделал неуверенный шаг назад, прочь от Джудит, покачнулся, словно пьяный, ища рукой опору, но натыкаясь лишь на пустоту. Какая-то часть его сознания все еще отказывалась верить в непоправимое. Но этой безумной надежды было мало для того, чтобы удержать на плечах падающее небо. Умерла! Но ведь она была в Англии, в безопасности. Он справлялся, он знал наверняка. А теперь корабль… синие… утонула. Как? Каким образом? Задавать себе вопрос и тут же угадывать безжалостный ответ было уже за гранью той боли, что Вильнев мог вытерпеть. - Ангелам нет места на земле, - сорвалось с его губ коротким стоном. – Рено прав… Конечно прав… Он во многом прав... В отношении меня. Отвернувшись к коновязи, мужчина бездумно прижался лбом к наскоро обтесанному сосновому стволу, на котором крепился навес. Плечи его сотрясали сухие рыдания: новый и совершенно неожиданный для сдержанного и сурового шуана опыт.
Джудит д'Арсон: Мадемуазель д’Арсон подобрала с земли шаль, слетевшую с неё, когда де Вильнев так непоколебимо и отчаянно сжал её плечи. Молодая женщина снова накинула её, не обращая внимания на прошлогоднюю листву, хвою, какие-то щепки прилипшие к шерстяному кружеву. Скупые мужские слезы не любят чужого участия, и Джудит хотела было просто уйти, молча сбежать, оставив Бернара наедине со своим горем, но ноги словно приросли к холодной лоржской земле. Потом она сделала шаг, еще один, следующий, остановилась. Она стояла совсем близко, настолько, что протяни она руку, то могла бы коснуться ладонью его волос. Джудит чувствовала - он не примет её жалости, для него её сочувствие было сравни издевке. "Оставь его. Уходи. Не за чем", - говорил её внутренний голос, но молодая женщина все-таки положила узкую ладонь на вздрагивающую спину барона. - Бернар, - голос её был тихим, но прозвучал уверенно. Нет, она не собиралась просить у него прощения. Не сейчас. - Я знаю, тебе тяжело, - продолжила мадемуазель д’Арсон, положив другую ладонь на его плечо. - Но я хочу, чтобы ты знал. Ты ведь и сам это знаешь. Мы не виноваты в смерти своих близких. Рено прав в отношении тебя только в одном. Ты сможешь это выдержать. Он может сбивать тебя с ног, он может все вокруг залить кровью, но он знает, что сломить тебя не так просто. Не дай ему этого сделать. Прошу тебя.
Бернар де Вильнев: Прикосновение отрезвило. Не принесло облегчения, и не стало той опорой, в которой сейчас нуждался мужчина. Но напомнило о том, что в нем нуждаются другие. Слова о выдержке, о твердости, о силе духа. Сейчас они казались пустыми. Долг? Что может быть глупее? Высокие идеалы? Что может быть лицемернее? Боль металась в груди Вильнева, боль искала выхода, оборачиваясь то безысходностью, то яростью. И все же присутствие кузины вызвало в памяти барона чреду лиц, людей, которых он не мог даже сейчас бросить на произвол судьбы. Почему? Просто не мог, и все. - Зачем, Джудит? – глухо переспросил Дюверже, не оборачиваясь. – Сильный и несломленный, я буду продолжать войну, которую ты так ненавидишь. Нет, не так. Теперь я буду продолжать сражаться с удвоенной решимостью. Потому что теперь мне будет намного легче умереть. Но когда до того дойдет дело, я постараюсь сделать это… где-нибудь подальше от твоих глаз, кузина. Обещаю. Он яростно потер кулаком глаза. Слез не было. Да, она права, через смерть близких прошли многие. Чем он лучше, чем другие? Тем, что позволил себе надеяться там, где для надежды не осталось места? Или тем, что любил так сильно, что никогда не осмелился даже заговорить об этом.
Джудит д'Арсон: Подальше от твоих глаз, кузина. Умереть ему будет намного легче, видите ли! Бернар, дурак ты эдакий, ты так ничего и не понял... Джудит прислонилась спиной ко все тому же необструганному столбу. Невольному свидетелю их разговора. Всех слов, что они уже высказали друг другу, пожалуй, с лихвой бы хватил на все те пять лет, что стояли между ними. - Знаешь, я ведь совсем не сильная. Я слабая, порой я сама себя ненавижу за эту слабость. Мне не достает сил, чтобы сражаться, мстить, бороться, так как борешься ты. Даже просто ненавидеть я устала. Молодая женщина запнулась, не зная стоит ли ей продолжать. Что она хотела ему высказать? Ведь сейчас самое неподходящее время, чтобы это высказывать и в тоже время - другого и не найти. - Когда я была в Коньсержери. Когда я осталась совсем одна. Я даже плакать уже не могла. Я думала, что умру там. Знаешь, что мне помогло выстоять? Я просто знала, что там, за этими мрачными стенами, есть ты. Не думай, я говорю это сейчас не потому, что когда-то между нами что-то должно было быть. Я говорю это лишь потому, что ты всегда знал за что борешься. Ты не забывал. Помниться, я подумала, если ты можешь, то я могу хотя бы постараться. Джудит тихо рассмеялась, тем самым могильным смехом. Глянула на застывшего кузена. Слышал ли он её? Мадемуазель д'Арсон была не уверена. - Я не хочу пережить тебя, Бернар. Ты же сам знаешь, как это тяжело. У тебя есть твоя война. У меня - лишь вера в тебя. Даже, когда я сама перестаю верить в то, во что так непоколебимо веришь ты. Молодая женщина на мгновение прикрыла глаза. Неужели она произнесла все это вслух? Глупая, глупая Джудит. Мадемуазель д'Арсон оттолкнулась от столба, и даже не взглянув на кузена, неспешно, все с такой же упрямой спиной, пошла к лагерю.
Бернар де Вильнев: Она уходила, а Дюверже молча и растерянно смотрел ей в след. Он мог бы удивиться. Но на удивление сейчас не было сил. Мог бы отдать должное столь неожиданной откровенности. Но чувства его оцепенели. «Ты действительно приносишь несчастье всем своим женщинам», - вертелось в голове монотонным рефреном. Если злословие «старого друга» комиссара хотя бы наполовину верно, то им с кузиной стоит держаться друг от друга подальше. Джудит, чудом пережившая террор в самом его сердце, в Париже, не заслуживала погибели, вернувшись в Бретань и оказавшись втянутой в партизанскую войну. Чтобы она ни говорила сейчас ему в утешение. На его совести и так достаточно смертей. И Шарлотта… Шарлотта! Вильнев невольно застонал, бессильный повернуть время вспять и одновременно не желающий смириться с мучительной потерей. А затем бездумно отвязал от коновязи повод вороного конька, так и не расседланного с ночи, и поставил ногу в стремя. Безумная скачка через лес, когда лошадь рискует сломать ноги, а всадник – свернуть себе шею. Дюверже натянул поводья, позволяя коню остановиться, лишь тогда, когда на удилах бедного животного показалась пена. - Прости… Прости меня… , - спешившись, он гладил скакуна, едва не заплатившего жизнью за преданность, по вздрагивающей шее. Лес возносился над головой Бернара куполом самого величественного из храмов. В этом храме, наедине с суровым декабрьским небом, легче всего было говорить с Богом. И о чем была молитва шуанского командира, слышали и запомнили только безмолвные сосны и совы, дремлющие в ожидании своего часа. Эпизод завершен
полная версия страницы