Форум » Зарисовки партизанской войны » Пропавшее письмо » Ответить
Пропавшее письмо
Раймон де Маруэн: Время: 20 декабря 1794 года Место: Лоржский лес и окрестности Участвуют: Раймон де Маруэн, Бернар де Вильнев, НПС.
Ответов - 13
Раймон де Маруэн: Вернувшись в свой лагерь, Маруэн, ставший невольным свидетелем ареста мадемуазель д’Арсон, принялся за дело, не требовавшее отлагательств: он принялся писать де Вильневу о злоключениях его бывшей невесты. Хоть помолвка между Джудит и Бернаром была расторгнута, все же их объединяют родственные узы и барон, как старший в своем роду, не откажет в помощи попавшей в беду кузине. Наспех заточенное перо скрипело, выводя на бумаге аккуратные мелкие буквы, а в голове Раймона время от времени возникали нерадостные картины, изображавшие возможную судьбу Джудит д’Арсон. Маруэн знал нравы людей, с которыми собрался мириться, и не забывал о суровости республиканской Фемиды, но… Но все же несостоявшаяся жена де Вильнева была дочерью депутата Конвента, истинной приверженкой новых идеалов, что, несомненно, смягчало ее участь. Как и то, что Джудит д’Арсон спасла от смерти того синего, который лежал в беспамятстве в ее поместье. Время от времени Раймону начинало казаться, что излишние тревоги за судьбу этой женщины необоснованны, но стоило ему вспомнить две женские фигурки, бредущие под конвоем в направлении Сен-Брие, как пальцы сильнее сжимали перо в приливе бессильной ярости. Наконец, письмо было дописано, свернуто и запечатано. К счастью Маруэна, с бароном они виделись последний раз всего лишь вчера, и за неполные сутки де Вильнев с отрядом вряд ли успел уйти далеко. Они собирались ночевать в Керно – туда и отправится с посланием шуан из отряда Раймона. На Мишеля Лозье он мог всецело положиться – этот человек, которому несколько лет назад перевалило за тридцать, до революции был лесником, подобно знаменитому Стоффле, и в лесной глуши ориентировался так же быстро, как другие - в родных городах. Крепкий и выносливый, Мишель мог провести несколько дней, почти не слезая с седла, забыв о столь важных потребностях, как еда и сон. Обладая почти звериными зрением и слухом, Лозье умел передвигаться по лесу так, чтобы видеть, что происходит вокруг и самому оставаться незамеченным. Все эти качества должны были пригодиться ему в пути до Керно, пролегавшем большей частью через леса, где, к несчастью, имелась опасность наткнуться на отряд республиканцев, рыскавших в поисках мятежников. Напутствовав Мишеля, что и как следует говорить при встрече с бароном, Маруэн попрощался с боевым товарищем, который пришпорил коня и во весь опор помчался через занесенный снегом лес к де Вильневу. Лозье, несомненно, знал, как выглядит барон, поскольку видел его не в одной битве, да и Бернар, возможно, запомнил храброго повстанца из отряда Раймона. При встрече барон и гонец, быть может, сразу узнают друг друга, да и встреча эта будет скорой –между Жанвилем и Керно нет и двадцати лье. Но неприятный холод не покидал душу Маруэна, тревожившегося и за своего гонца, и за участь Джудит д’Арсон, и, разумеется, за барона – жив ли он, добрался ли до своего Керно невредимым или встретил на пути республиканскую пулю? Мишелю командир шуанов наказал доложить ему о том, каково сейчас положение де Вильнева с его отрядом. Увы, вести о Бернаре Раймон мог услышать лишь в том случае, если Лозье вернется живым, минуя Ле Гро Фой, Ле Фуайе и несколько других городков и деревушек с непременно находящимися в них республиканцами.
Le sort: Командир шуанов поручил своему посланцу опасное задание. И Лозье, садясь в седло, прекрасно понимал, что рискует вдвойне. На пешего, в случае чего, внимания обратят намного меньше, чем на конного. Ведь пеший – крестьянин, а всадник… Это всадник, он подозрителен сам по себе. Тем временем колонны генерала Юмбера вступили в Лорж с северо-востока, методически прочесывая местность и допрашивая население. Гражданину Юмберу отчаянно хотелось утереть нос гражданину чрезвычайному уполномоченному, который, казалось, совершенно не верил в способность регулярной армии расправиться с партизанами. Генерал полагал, что все гораздо проще, чем видится комиссару. Стоит его гренадерам прищемить хвост этим крестьянским якобы отрядам, и те в панике разбегутся. Ну, подумаешь, какой-то офицер-аристократ ими командует? Хуже нет солдат, чем насильно призванные в армию крестьяне, уж он то, Жан-Жозеф, прекрасно это знает, навидался уже. С вилами они обращаются ловко, а вот с ружьями… (бравый генерал упускал из виду саму возможность того, что некоторые шуаны продолжают сражаться именно вилами, и это недурно у них получается). Тем более, точно было известно, где нужно нанести основной удар. Керно. Солдатик, что принес известие о засаде и разгроме продотряда, покуда сидел взаперти у партизан, слышал, куда именно направляются на ночевку шуаны. Последнее мы оставим на совести самого Буайе, который, бредя по заснеженному лесу, долго колебался, размышляя о том, называть ли своему командованию деревеньку, что упоминалась в разговоре партизан. Но война есть война, парижанин был хорошим солдатом, и смерть его товарищей по отряду требовала отмщения. Итак, покуда пехота месила снег возле Жанвиля и Ле Фуайе, кавалерия двигалась к Керно настолько быстро, насколько лошадям позволяли последствия ночной метели. Деревня, уже приговоренная республиканскими стратегами, встретила незваных гостей сонным оцепенением и домашним запахом дыма, плывущего вверх из печных труб.
Бернар де Вильнев: - Эко нехристи синие быстро нагрянули, - из-под надвинутой на самые брови широкополой крестьянской шляпы папаша Жагю разглядывал игрушечные с такого расстояния фигурки всадников республиканского авангарда. - Что ж, гражданин оказался не трус и не дурак, быстро добрался до своих и хорошо запомнил все то, что услышал, пока сидел взаперти, - констатировал де Вильнев, почти с сочувствием наблюдая за тем, как тяжело лошади «синих» кавалеристов передвигаются по свежему снегу. - Так вот зачем велено было отпустить негодяя, - старый Гионик бросил быстрый понимающий взгляд на своего командира. – А я было подумал, ваша милость, что вы из-за кузины своей помиловали его. - И из-за кузины тоже. Только знаешь, Жакез, если бы все люди помнили добро и ценили великодушие, то эти парни не скакали бы сейчас прямиком к Керно… Они послали за нами кавалерию, месье Гионик. Кавалерию! Они полагают, что они за нами гонятся, а мы, стало быть, улепетываем, - на губах барона мелькнула недобрая улыбка. – Погода для кавалерийской атаки – хуже некуда. И пехота, как я погляжу, то ли отстала, то ли вовсе лес сейчас прочесывает. А значит с нами бог, господа. Заряжайте! Пушка была старой, отлитой еще в прошлом веке. Когда-то она защищала крепость Сен-Мало от пиратских набегов. Потом орудие поставили на лафет, и осенью девяносто второго маркиз де Руери, готовивший так и не состоявшееся в конечном итоге восстание в Бретани, выкупил пушку у не слишком щепетильных граждан и пытался своим ходом перегнать ее в Понтивьи. Увы, на дороге неподалеку от Карно ось треснула и орудие пришлось бросить. Вернее сказать, благоразумные крестьяне спрятали его в сене в большом господском амбаре. Там оно и оставалось два года, скрытое от республиканцев и совершенно не нужное шуанам. Тактика партизанской войны не располагала к наличию тяжелой артиллерии. Да крестьяне и стрелять-то из пушки толком не умели. Вильнев умел. План родился настолько внезапно, что Бернар не успел поделиться им даже с де Маруэном. Возможно потому, что его боевой товарищ, как внезапно показалось барону, охладел к сражениям. Так или иначе минувшей ночью пушку как следует вычистили, подготовили порох и картечь и установили на холме на вьезде в деревню, наскоро построив небольшой редут из камней и бревен. Все это прикрыли стогом сена, сверху партизанскую засаду припорошило снегом, и теперь оставалось только дождаться, пока ничего не подозревающие республиканцы подъедут поближе. - В армии до революции пушки делали четыре выстрела в минуту, - прошептал Бернар. – Я не требую от вас чудес, вы не артиллеристы. Но помните, чем чаще нам удастся стрелять, тем больше наших врагов навсегда останутся в бретонской земле. За Бога, короля и Францию… Товсь… И пли!
Альбер Рено: Красивой атаки не получалось, кони вязли в снегу. Там, где предполагалось быть дороге, блестел на солнце глубокий снежный наст. Который, по словам местных жителей, «скоро растает», но «скоро» это совсем не то, что «сейчас». Капитана Ришара утешала только мысль о том, что атаковать вероятнее всего некого. Все, что он ранее слышал о партизанах, предполагало, что шуаны, даже столкнувшись с его эскадроном лоб в лоб, боя не примут, а предпочтут рассеяться и укрыться в лесу. Хорошо было бы застать роялистов врасплох, но скорее всего, придется просто как следует припугнуть местных крестьян. Что ж, если инсургенты все еще в Керно, то вот-вот должны прогреметь первые выстрелы. Не слепые ж они, на самом деле. Часовых где-то оставили… Капитан пришпорил коня, его подчиненные сделали то же самое. В деревеньке, если будет бой, придется спешиться, но драгуны именно так и сражаются, и в пешем, и в конном строю. Генерал Юмбер, посылая их сюда, не прогадал в любом случае. О некоторых гримасах фортуны хочется сказать «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!» Когда в сонной тишине раздался вдруг пушечный грохот, а следом пронзительный визг картечи, Ришар не сразу понял, что произошло. Потому что этого не могло быть. У партизан не могло быть артиллерии. Непредсказуемо, немыслимо, страшно… Он завертел головой, стараясь не обращать внимания на бьющихся в снегу людей и лошадей, на свежие пятна красного на белом. Капитан искал, откуда стреляли. Ага, вон они, свежий пороховой дымок на холме, там же суетятся люди, торопливо заряжая орудие. - Держать строй – заорал Ришар. Теперь у драгунов только два выхода. Отступать, подставляя спины под картечь, или прорваться к пушке и пустить в ход сабли. Со стороны Керно тем временем захлопали ружейные выстрелы. Означающие, что роялисты готовы прикрывать свою артиллерию.
Бернар де Вильнев: - Они сейчас сметут нас! – запаниковал кто-то за спиной Бернара. Когда к тебе во весь опор несется конница – это пугающее зрелище, и барон не раз наблюдал, как у пехотинцев в подобной ситуации сдают нервы. Он и сам был кавалеристом. Когда-то. В прошлой жизни, когда еще существовала родина, присяга, офицерская честь… К счастью не все шуаны были настолько пугливы. А главное, бояться им было просто некогда. - Картуз… Картечную банку… Жакез, фитиль! Целиться, - благо они стреляли не ядрами, - было несложно, пушка послушно выплюнула новую порцию смертоносного свинца. Грохот был такой, что де Вильнев на мгновение оглох. Но результат того стоил, не менее десятка драгун, скакавших впереди остальных, разом вылетели из седел, несколько лошадей упали, мешая тем, кто скакал следом, строй смешался. – Готовьте ствол, - рявкнул барон, не слыша собственного голоса. Главное, чтобы остальные его слышали. Один из крестьян немедленно сунул в жерло пушки мокрый банник. Торопливо и неловко, но главное не смотреть вперед, туда, где по полю мчатся синие с саблями наголо. Расстояние до них было сейчас не более трех сотен туазов, и Дюверже распорядился сменить картечь на более мелкую. Впрочем, распорядился – громко сказано, он просто ткнул пальцем в подходящую банку, и ее, следом за картузом тут же отправили в ствол. Хорошо, что зима. Но даже зимой еще пара выстрелов, и конец. Иначе пушку просто разорвет на части. А может, конница доберется до них раньше…
Альбер Рено: У Ришара не было времени задуматься о своем везении: каким-то чудом он пережил уже два залпа картечи. Но кое-что капитан знал наверняка – если они не разделаются с пушкой роялистов, то или полягут тут все, до единого, или позорно отступят, и тогда его, как старшего офицера, ждет трибунал. Ришар был слишком хорошо осведомлен о том, чем обычно заканчивается революционное судилище. В армии нынче много расстреливали, порой из-за сущей чепухи. Так что двум смертям не бывать, а одной – не миновать. Он достиг импровизированного бруствера батареи шуанов в тот момент, когда пушка сделала третий залп. Он тоже прошел мимо Ришара, предназначаясь тем, кто скакал следом за капитаном. И тоже, судя по всему, достиг цели, но стоны раненых и громкое ржание растерзанных свинцом лошадей остались за спиной офицера. Республиканец уже видел лица своих врагов, черные от порохового дыма. Шенкелями он послал своего коня в прыжок, замахиваясь саблей на ближайшего шуана. И в то же мгновение навстречу ему поднялись… Вилы! Проклятая война без правил! Капитан все же задел кого-то, он почувствовал, что клинок опустился не впустую, столкнулся на излете с человеческой плотью. Но и сам Ришар вылетел из седла, лошадь завалилась на бок с распоротым животом, перед глазами всадника мелькнул черно-красный снег…
Бернар де Вильнев: Жакез замахнулся на упавшего республиканца пальником, - на войне оружием считается все, что в руках. Но его опередил другой шуан, выстрелом в упор навсегда избавив капитана Ришара от опасений закончить свою жизнь на гильотине. Капитан пока был единственным драгуном, которому удалось добраться до позиции Вильнева, но сам барон, глянув на раскаленный ствол орудия, отрицательно покачал головой. Пушку самое время было оставить. - Отходим, - приказал он своим людям. – Что с Анном? - Отвоевался… Анн.. – прохрипел мужчина которого республиканец успел достать саблей. – Не трогайте меня, обузой буду… Тут останусь. Он глянул на тлеющий пальник в руках Гионика и неожиданно попросил: - Коли успеете… зарядите нашу красотку в последний раз… И бегите. - Так ведь разорвет красотку ко всем чертям, - буркнул Жакез, а потом понял, о чем толкует товарищ. И самолично бросился забивать в ствол пороховой картуз. - Осторожнее, - предупредил Бернар. Он выстрелил из пистолета в приближающегося кавалериста, перезаряжать оружие не стал, просто сунул за пояс до лучших времен, если они настанут. Папаша Жагю отдал пальник раненному Анну, - влажные от собственной крови заскорузлые руки крестьянина, которому никогда больше не суждено было встать за плуг и бросить в весеннюю пашню зерно, намертво сомкнулись на деревянном древке, на конце которого тлело несколько фитилей. А затем шуаны оставили свою импровизированную батарею, отступая к деревне под защиту остальных членов отряда, которые заняли позиции за заборами и на чердаках домов. Бежать по снегу им было ничуть не удобнее, чем лошадям драгунов – скакать по нему. Что ж, зима есть зима. Мишель Лозье хорошо слышал выстрелы. Канонада в направлении на Керно не оставляла у посланца шевалье де Маруэна сомнений в том, что там, куда он направляется, идет ожесточенный бой. Вот только кому улыбнулось воинское счастье, Лозье не знал. Кто сейчас в деревне, где партизаны, и не запоздало ли его донесение Вильневу, каким бы важным оно ни было. Шуан колебался. И это не был страх. Скорее, рассудительность. Без толку погибнуть легче легкого. Только кому с этого прок?
Альбер Рено: Атака уже почти захлебнулась. Слишком велики были потери, республиканцы оказались не готовы к подобному повороту дел. А теперь еще гибель командира эскадрона... Однако синие драгуны воспрянули духом, увидев, что роялисты отступают со своей чертовой батареи. Вот теперь самое время показать этим сукиным детям преимущества конницы над пехотой. А заодно захватить пушку. Знатный будет трофей, из тех, что не стыдно продемонстрировать генералам. Раненого шуана никто не принимал в расчет. Сам же бретонец быстро слабел, и потому сквозь зубы бормотал молитву, прося у Господа не забирать его душу раньше, чем он исполнит данное товарищам обещание. Наконец первый всадник перемахнул через наскоро насыпанный за ночь барбет, и Анн дрожащими от последнего усилия приподнял тлеющий пальник и потянулся им к запалу старого орудия. Раздался оглушительный грохот, картечь частично разлетелась, частично взрывом разворотило не успевшее остыть пушечное дуло. Тех драгунов, что неудачно успели оказаться поблизости, этим же взрывом разбросало во все стороны. И поредевшие остатки республиканского эскадрона отступились. Видно было, как синие натягивают поводья, как разворачивают напуганных лошадей, а затем и вовсе устремляются прочь от Керно. Над позициями роялистов прокатилось громогласное ура, а затем над колокольней деревенской церквушки победно развернулось белое знамя с королевскими лилиями и вандейскими крестом и сердцем. Генерал Юмбер со своим штабом к тому времени только-только успел расположился в Монконтуре. Командира гарнизона которого он не так давно объявил трусом в разговоре с чрезвычайным уполномоченным. Гражданин ожидал новостей от разосланных по окрестностям Лоржа отрядов и разъездов, но вряд ли предполагал, какого рода новости его ожидают.
Бернар де Вильнев: Де Вильнев понимал, что его люди имеют право на ликование. Вторая победа над синими за два дня вселяла надежду даже в самых отчаявшихся. Но понимал он так же и то, что война еще далеко не выиграна. За разбитой кавалерией рано или поздно подтянется пехота, а противостоять целой армейской бригаде в открытом бою его отряд не в состоянии. Керно придется оставить. «Оставить» в данном случае означало бросить на произвол судьбы всех его жителей. - Вы похожи на черта, ваша милость, - усмехнулся папаша Жагю, оглядывая своего командира с отеческой заботой. Впрочем, все они сейчас были как на подбор, с черными от пороха руками и лицами. - Я и по сути своей посланец ада, месье Гийоник. Для республиканцев, хоть они и не верят в кару Божью. Хочется надеяться, что только для них. А теперь мне нужно поговорить с кюре и деревенским старостой. Размазывая по физиономии черноту недавнего боя, Бернар отправился в церковь, где с благодарностью принял благословение местного священника. - Мне жаль, но у меня дурные новости, отче. Мы уходим в Лорж, а республиканцы, наоборот, скоро вернутся сюда. Я имел несчастье видеть лично, а вы, я полагаю, достаточно наслышаны о зверствах, что учиняли карательные отряды в Вандее. Сейчас много болтают о том, что с террором покончено вместе с якобинцами, но эта болтовня не гарантирует безопасности ваших прихожан. Мужчины помрачнели. И те, что собирались исчезнуть в лесной чаще, и те, что оставались лицом к лицу с опасностью карательной операции. Даже лицо распятого Спасителя над алтарем, высеченное неведомым резчиком из темного бретонского дуба, казалось в скупом свете зимнего дня слишком суровым для вестника всеобщей и всеблагой любви. - Уводить женщин и детей в декабре в лес… В такую пору зима заберет больше жизней, чем война. Сын мой, в Керно наши дома и могилы наших предков… На все воля Божья, - переглянувшись со старостой, крепким кряжистым землепашцем, постановил кюре, и шуан недовольно сжал губы. Он никогда не оспаривал волю Божью, но никогда не полагался на нее слепо и бездеятельно. Ведь им противостоит не стихия, а такие же люди, как они сами. И не слишком ли рьяно многие добрые люди уповают на Бога там, где могли бы управиться и сами? - Всего на несколько дней, отче. Республиканцы не будут сидеть тут вечно, они вернутся в города. Потому что зима. - Но, уходя, сожгут все, что не смогут забрать с собой, - заметил староста. – И мы останемся на на пепелище. Отец Леон прав, это наша земля, и бежать нам некуда. Дюверже открыл было рот, чтобы возразить, - можно построить новый дом, посадить новый сад, единственное, что в нашей власти – вернуть к жизни тех, кто ее лишился, - но старый Жакез осторожно тронул своего командира за рукав. - Нельзя оставить человека без свободы выбора, ваша милость, - прошептал он. - Даже если этот выбор неправильный. - Хорошо. Воля ваша. К тому моменту, когда в Керно доберется республиканская пехота, мы будем уже далеко. И ничем не сможем вам помочь. Но если все обернется хуже некуда, я хочу написать записку командиру синих. Утопающий хватается за соломинку. Совершенно не факт, что новоиспеченные офицеры вообще умеют читать, но чем еще укрепить волю Божью? Де Вильнев просто не знал ответов на этот вопрос. Письмо было написано, Бернар оставил его священнику, и отряд начал собираться в путь. Когда партизаны уходили, за ними последовали только две семьи, родственники Крепина и Бержуана, которым удалось уговорить своих близких не рисковать понапрасну.
Альбер Рено: Остатки республиканского эскадрона откатились на дорогу, и, поскольку у них, в отличие от шуанов, не было за спиной деревни, где можно было хотя бы согреться, продолжили отступление в надежде в свою очередь добраться до какого-нибудь жилья. Ближайшим поселением был Жанвиль, но и до него нужно было изрядно помесить снег, а люди и кони были изрядно вымотаны физически и заметно упали духом после сокрушительного поражения от роялистов. Пожалуй многие в эти минуты размышляли о том же, что беспокоило не так давно покойного капитана Ришара. О косой улыбке гильотины. Тут республиканцы не придумали ничего нового, казни в целях устрашения и одновременно поднятия боевого духа войск практиковали еще римляне. Пожалуй это было даже символично: французская республика, вдохновленная идеями античности, заимствовала так же и античную жестокость.
Бернар де Вильнев: Лозье выдала лошадь. Сам Мишель умел, если нужно, оставаться невидим и неслышим. Но животное, почуяв близкое присутствие собратьев, приветствовало их радостным ржанием. Люди, к несчастью, подобной радости не разделяли. Проклиная себя за неосмотрительное желание подобраться поближе к деревне, чтобы выяснить подробности боя, и понимая, что в по-зимнему прозрачном подлеске ему не удастся остаться незамеченным, посланец шевалье де Маруэна пришпорил свою невольную предательницу, надеясь оторваться от синим самым прямолинейным, но, к сожалению, единственным доступным сейчас ему способом. Все же его лошадь была куда свежее, чем кони только что побывавших в бою республиканских драгунов. И тут Лозье совершил еще одну ошибку. Сочтя безрассудством попытку прорваться мимо синих к Керно, он повернул обратно, используя уже натоптанную маршем кавалерии дорогу, как путь для отступления. Это было без сомнения, безопаснее, но на этом пути некому было, в случае чего, прийти шуану на помощь.
Альбер Рено: Его заметили. И тут же вслед одинокому всаднику засвистели пули. Будь жив капитан Ришар, или будь сами республиканцы не так взбешены после проигранного боя, они развернули бы погоню по всем правилам, сообразив, что живой партизан им намного нужнее, чем мертвый. Но сейчас в вымотанных людях в синих мундирах преобладало иррациональное, но от того не менее исконно-человеческое желание убивать. В отместку за всех тех, кто навсегда остался на подступах к Керно. Поначалу судьба хранила Лозье, но злость на первые промашки вынудила драгунов целиться точнее, И после очередного залпа лопатку беглеца обожгла боль, а белый снег перед глазами сделался черным. - Попал! – радостно воскликнул молоденький солдатик, гордясь своим неожиданным везением. – Попал граждане. А ведь уж подумал было, что улизнет! Через несколько минут республиканцы уже спешивались возле тела Мишеля. - По виду крестьянин, - с сомнением заметил один из кавалеристов, носком сапога переворачивая мертвеца лицом верх. - Ага, крестьянин. С пистолетом за поясом. Бретонские крестьяне – они все такие. Что-то белой кокарды не видать, потерял небось, пока улепетывал. - А ведь это он к своим ехал, - драгун зло сплюнул в сторону непокорной деревушки. – Глянь-ка, Жиль, что там у него за душой. - За душой ничего, она уже в пути на небеса, а вот за пазухой бумага какая-то. - Отвезем в штаб. Пускай там разбираются, - единственный уцелевший в отряде лейтенант читал не очень хорошо, разбирать рукописную записку ему было тяжело, а показывать остальным, что с грамотой он не в ладах, не хотелось. Тем более что бумага бумагой, а чертовы роялисты их разбили, и вот об этом нужно доложить в штаб бригады в первую очередь. Тело шуана оставили в снегу, лошадь, не доверяя незнакомцам, убежала, так что республиканцы двинулись дальше с одной лишь небольшой и весьма сомнительной добычей.
Альбер Рено: Гражданин чрезвычайный уполномоченный выехал в Лорж ранним утром 21 декабря. С одной стороны он предполагал, что некие дела в Сен-Брие требуют его отсутствия, с другой – события в Лоржском лесу развивались совсем не так, как Рено ожидал. Эта история с пушкой у Керно как раз из тех, после которых офицеры лишаются чинов, а порой и голов. Так случалось в девяносто третьем, останется ли так же в девяносто пятом – это было уже на совести Альбера, заметно подуставшего от жестокой традиции якобинцев «бей своих, чтобы чужие боялись». - Пускай случившееся послужит вам хорошим уроком, гражданин, - заметил он хмурому Юмберу. – Теперь вы знаете, с чем мы имеем дело в Бретани, и как для нас важно перемирие. Цену за это знание пришлось выложить немалую, но война есть война. Как скоро вы сможете восстановить эскадрон? Про продотряд, уничтоженный днем ранее, Рено даже не заикнулся. Хорошо уже и то, что генерал перестал называть командира гарнизона в Монконтуре трусом и требовать поставить его к стенке. Теперь все они в одной лодке. - Это ж кавалерия, мать ее, - бушевал гражданин Юмбер. – Я же не могу взять и усадить в седло новобранцев, которые толком не знают, с какой стороны подойти к лошади. Да и лошадей, кстати говоря, у меня в обрез. А этот негодяй нам еще и угрожает! Жан-Жозеф, не скрывая своего бешенства, сунул в руки Рено записку, оставленную Вильневом в Керно. - Я надеюсь, вы не сожгли деревушку назло шуанам? – очень тихо спросил Альбер, перечитав послание. – Скажите, что нет, Жан-Жозеф. - За кого вы меня принимаете? - Какое счастье, что вы – не Тюрро, - вырвалось у комиссара. – Месье Вильнев дает нам совет в ущерб своему собственному делу. И он прав, если мы скатимся до расправ над мирным населением, роялистов в Кот-дю-Нор станет в десять раз больше, чем сейчас. - Да, бошковитый малый. Я с удовольствием посмотрю, как эта голова скатится с корзину, - Генерал явно не разделял снисходительности Рено к своему врагу. Но ведь и под зад дали ему, Юмберу, а не «политику» из Парижа. – И кстати тут вам еще… То есть не вам, а вашему хитроумному роялисту… От такого же ублюдка. Драгуны пристрелили курьера, это было при нем… Вторая записка заинтересовала Рено куда больше, чем первая. Генерал был слишком прямолинеен для того, чтобы уметь читать межу строк. А из послания Маруэна следовало что, во-первых, два партизанских отряда разделились, во-вторых, сам Маруэн вчера был свидетелем маневров капитана Гапена, то есть, все еще остается где-то в окрестностях Жанвиля, и в третьих, мадемуазель д’Арсон многократно солгала ему, в частности, солгала на счет обстоятельств своего знакомства с вандейским командиром. - Сворачивайте операцию, гражданин Юмбер. - Что-оо? - Вильнева вы не догоните, а «второго ублюдка» трогать пока не надо. - Это еще почему? - Потому, генерал, что перспективы перемирия важнее вашей уязвленной гордости. Маруэн нужен мне живым, сознательным и готовым сесть за стол переговоров. А с головой вашего обидчика… мы тоже что-нибудь решим. Эпизод завершен
полная версия страницы